Статья напечатана в бюллетене Московского общества испытателей природы, т.96 выпуск 1 (январь-февраль 1991 г.). Издательство Московского университета.

Становление охотоведения как самостоятельной научной отрасли в России относится к концу прошлого века и связано прежде всего с именами Л.М. Сабанеева и А.А. Силантьева, но основное его разви­тие приходится уже на советский период. К сожалению, в имеющихся руководствах и монографиях история нашего охотоведения или не освещена совсем, или приводится в упрощенном и догматическом виде. (При подготовке данной статьи помимо обширной литературы использованы архивы ЦГА РСФСР, МГУ, Главохоты РСФСР, некоторые личные архивные материалы В.Ю. Миленушкина (Челябинск), М.М. Завадовской (Москва), К.Ф. Елкина (Алма-Ата), Е.В. Дорогостойской (Ленинград), а также авторов данной публикации, в частности конспекты лекций П.А. Мантейфеля в Московском пушно-меховом институте периода 1951-1955 гг.

Авторы выражают признательность за просмотр рукописи и консультации профессорам Н.К. Верещагину (Ленинград) и Д.И. Бибикову (Москва))

Фактические центры («школы») охотоведения в нашей стране су­ществовали и отчасти продолжают действовать в Москве, Ленинграде, Иркутске, Кирове. К числу выдающихся деятелей советского охотове­дения правомерно отнести Д.К. Соловьева, С.А. Бутурлина, В.Я. Генерозова, Б.М. Житкова, Г.Г. Доппельмаира, П.А. Мантейфеля, В.Н. Скалона. Говорить в этом плане о ныне живущих людях не впол­не корректно, однако среди них можно отметить, в частности Д.Н. Да­нилова, Я.С. Русанова, В.В. Дежкина, О.К. Гусева, М.П. Павлова, но указать каких-либо реальных лидеров в этой области сейчас трудно.

Два направления советского охотоведения четко обозначились на рубеже 20-30-х годов, что, несомненно, связано с общественной си­туацией того времени. Первое из них, берущее начало в истоках и корнях отечественного охотничьего дела, можно назвать производ­ственным (классическим). Здесь основными объектами внимания яв­ляются охотники и сам процесс охотхозяйственного производства, гла­венствуют проблемы организации и экономики охотничьего хозяйства. Второе направление, называемое нами биотехническим, основано прежде всего на идеях переустройства и преобразования охотничьей фауны (термины здесь варьируют от прямого покорения и полной ре­конструкции живой природы до ее так называемого «обогащения»). Казалось бы особое место следует отвести экологическому направле­нию (труды А.Н. Формозова, В.П. Теплова, С.С. Шварца и др.), но все-таки оно ближе не к охотоведению, а к собственно экологии. Прин­ципиальной разницы между охотничьими и другими животными для эколога быть не может, поскольку в совокупности они составляют единые зооценозы.

Если к первому (классическому) направлению отечественного охотоведения среди ранее названных деятелей тяготеют Д.К. Со­ловьев  С.А. Бутурлин, В.Н. Скалон, то второе (биотехническое)  в большой мере связано с именем проф. Петра Александровича Мантейфеля, более двадцати лет возглавлявшего созданную им кафедру биотехники Московского пушно-мехового института, хотя по ряду позиций у него, несомненно, были предшественники (в частности, Н.М. Кулагин, Б.М. Житков, В.Б. Подаревский, отчасти - Г. Г. Доппельмаир  и В.Я. Генерозов). До последнего времени    это направление могло считаться в целом превалирующим, именно к нему, по сути, относятся почти все перечисленные современные охотоведы, кроме Д.Н. Данилова.

«Биотехническая школа», в отличие от более комплексного производственного направления, безусловно, носит на себе отпечаток довольно яркой личности профессора П. А. Мантейфеля (1882-1960), о котором необходимо сказать несколько подробнее. Сведения о нем со­держатся в ряде энциклопедий и руководств, однако их объективность сомнительна в силу устоявшейся тенденциозности.

Агроном по образованию, П.А. Мантейфель приобрел широкую известность, работая в 20-30-х годах в Московском зоопарке. Erо имя, как правило, связывают с организацией кружка юных биологов; (КЮБЗ) и успешным решением проблемы разведения соболей в неволе (Мантейфель, 1934а; Гусев, 1984). Существует весьма обширная-научно-популярная и научно-художественная литература, освещающая этот период и укрепляющая ореол Петра Александровича как выдающегося натуралиста-исследователя (Шкляр, 1935; 1939; Рюмин, 1949; Успенский, 1952; Калабухов, 1978; Сосновский, 1985; и др.).

Нельзя отрицать, что в КЮБЗе вокруг П.А. Мантейфеля, несо­мненно талантливого педагога, умевшего располагать к себе людей, сгруппировалась плеяда энергичных и преданных своему делу юннатов, будущих видных исследователей, таких, как Л.Г. Капланов, В.В. Раевский, Ю.А. Салмин, Н.И. Калабухов, Ю.А. Исаков, Т.Н. Дунаева и др. Они на всю жизнь сохранили теплые чувства к «дяде Пете», как часто называли П.А. Мантейфеля. Однако справед­ливость требует отметить, что и создание КЮБЗа, и сама успешная деятельность его руководителя были бы невозможны без больших усилий тогдашнего директора зоопарка, будущего члена-корреспонден­та АН СССР, Михаила Михайловича Завадовского (1891-1957), кото­рому и принадлежит идея превращения былого «зоосада» из развлека­тельного учреждения в культурно-просветительское. «В зоосаду должно организовать крепкий кружок юных биологов из школьников - любителей естествознания... Хорошо пошло дело с организацией круж­ка юных биологов, чуть похуже, но тоже неплохо, с организацией семинара педагогов», - писал М. М. Завадовский в своих воспомина­ниях. (Строки из воспоминаний М.М. Завадовского «Страницы жизни», публикуемых в Издательстве МГУ, предоставлены авторам дочерью ученого М.М. Завадовской. Странно, что, подробно рассказывая о своих помощниках в Московском зоопарке, Завадовский не указывает П. А. Мантейфеля. Руководил КЮБЗом при Завадовском П. К. Вощинин, а Мантейфель вел там орнитологическую секцию (Калабухов, 1978)).

Требуются некоторые комментарии и к наиболее яркой странице, научной деятельности П.А. Мантейфеля - получению в условиях зоо­парка приплода от соболей. В своей книге «Соболь» (1934а) и в пре­дыдущих статьях (1928, 1929) Петр Александрович подчеркивал, что ранее это не удавалось никому и потомство от соболя в неволе получе­но им впервые в мире. Однако обширная литература, на которую П. А. Мантейфель нигде не ссылается, убедительно показывает, что это не так (Анфилов, 1914, 1916; Керцелли, 1924; Вакуленко, 1929;. Мамин, 1929; и др.). У таежных охотников Сибири и Дальнего Восто­ка с давних времен существовало своеобразное «избяное соболеводство», многим удавалось получать приплоды, причем не только от пойманных беременных самок, но и с подпуском самцов (Анфилов, 1914; Мамин, 1929). С.В. Керцелли (1924) описал питомник, расположен­ный между Гатчиной и Тосно, где зверовод Д.О. Подорага дважды получал приплод от соболей.

Свой успех П.А. Мантейфель по меньшей мере был обязан раз­делить с Владимиром Яковлевичем Генерозовым, из питомника кото­рого поступили соболи в Московский зоопарк. В.Я. Генерозов в ряде более ранних публикаций писал о большой роли свежих кормов для соболей в период гона, а в 1928 г. опубликовал свое предположение о затяжной беременности самок как причине неудач с разведением со­боля в неволе (Генерозов, 1919, 1927, 1928). Вот что писал по этому поводу Генерозов уже в конце жизни: «Мои наблюдения за соболями в период гона и некоторые данные американской звероводной печати побудили меня выступить в майском номере журнала «Пушное дело» за 1928 год с гипотезой о летнем гоне у соболей. Профессор Мантей­фель использовал мою идею. Спустив (случив) соболей летом 1928 г., он получил впервые приплод от соболей и тем заработал заслужен­ную славу, использовав мою гипотезу и практически доказав ее пра­вильность. Как человек рассеянный, он нигде не упомянул о моем приоритете в области соболеводства». (Из письма В. Я. Генерозова М.П. Павлову от 20.05.1961 г. (архив В. Ю. Миленушкина). Приоритет П. А. Мантейфеля в деле разведения соболей в неволе оспа­ривался, хотя и не очень убедительно, В.Н. Скалоном (1953) и К.Ф. Елкиным (1963). Подробнее об этом см. в очерке Ф.Р. Штильмарка «Две жизни - две судьбы» (в печати)).

Мы не отрицаем заслуги П.А. Мантейфеля, однако можно поста­вить ему в укор пренебрежение к своим предшественникам. Слава за успех в Московском зоопарке не раз сказалась позднее, в частности в присуждении звания профессора без защиты докторской диссертации (1935), Сталинской премии за консультирование серии научно-попу­лярных кинофильмов (1941) и звания заслуженного деятеля науки РСФСР (1958). Эта слава пережила Петра Александровича: в 1982 г. к его столетию была проведена специальная научно-производственная конференция в Кирове, намечены новые меры для увековечения памя­ти ученого, выпущен в свет специальный юбилейный номер журнала «Охота и охотничье хозяйство», переизданы «Рассказы натуралиста» с вводной статьей О.К. Гусева. (Как указывает писатель-натуралист М.Д. Зверев в своей книге «Заимка в бо­ру» (1979. с. 138), эта не раз переизданная книжка написана не самим Петром Алек­сандровичем, который очень не любил писать, а «одним журналистом»  (вернее всего, самим М.Д. Зверевым, что нетрудно видеть по слогу и стилю)).

Между тем, пережив столь триумфальный для П.А. Мантейфеля «год великого перелома», страна вступала в эпоху развернутого строи­тельства сталинского социализма, во времена самых суровых испыта­ний для старой интеллигенции. Были преданы анафеме те, кто призы­вал к строгой охране заповедников, начался разгром многих научных обществ и редакций, шла «охота за ведьмами» и в сфере охотоведе­ния. В Ленинградской лесотехнической академии, в Институте народного хозяйства и народов Севера, где сложилась группа сильных спе­циалистов-охотоведов типично  производственного (классического) направления, разразился самый настоящий погром, проводившийся под демагогически-политическими лозунгами (кстати, в нем принимал участие молодой, но уже весьма энергичный И.И. Презент). Не лишним будет сегодня напомнить уже забытые ныне «обвинения» в адрес наиболее известных и авторитетных специалистов охотничьего дела: «О неблагополучии в охотничьей литературе и охотничьих науках сиг­нализировала конференция по охотничьему хозяйству, звероводству и кролиководству, состоявшаяся в Москве в апреле 1931 года. Конфе­ренция прошла под знаком ожесточенной классовой борьбы, но во всю ширь вопрос о борьбе с классово чуждыми установками встал только после письма т. Сталина в журнал «Пролетарская революция» о бдительности на теоретическом фронте. Вслед за этим в науке были разоблачены вредительские буржуазные теории проф. М.М. Орлова, Г.Ф. Морозова и других ... Сущность буржуазных теорий в охотничьей литературе заключается в следующем...»  (далее на целой странице в 10 пунктах перечисляются «грехи» классиков охотоведения от сверх­крамольного, на взгляд автора статьи, призыва к созданию «правильных охотхозяйств» - уж не капиталистического ли типа?! - до утвер­ждения существования так называемой «охотничьей страсти» как надклассовой врожденной категории»). (Цитаты взяты из работы Г.В. Полубояринова «Организация охотничьего хозяйства» (1934)). Подобные взгляды высказывали и другие.

Далее даются следующие оценки творчеству «буржуазных» охотоведов: «Все концепции Д.К. Соловьева ... реакционны. Автор утверждает свои позиции как реакционного буржуазного идеалиста». Его труды представляют собой «махровую контрреволюционную вредительскую «теорию» - яркий показатель борьбы против генеральной линии партии...».

«Следующим представителем буржуазной охотничьей науки сле­дует считать С.А. Бутурлина... Не менее ярким представителем буржуазных теорий в охотничьей науке является В.Я. Генерозов...» Что же касается более молодого Гр. Рахманина, то он лишь «гораздо опытнее их по части маскировки», но также стоит на классово враждебных позициях «соловьевщины» и «генерозовщины».

Такие обвинения в то время отнюдь не выглядели безграмотной демагогией: более того, за ними следовали «оргвыводы». И Генерозов и Рахманин сначала лишились работы, а вскоре оказались среди миллионов других репрессированных (Соловьева «спасла» ранняя кончина).

В этой сложной ситуации П.А. Мантейфель, которому также несомненно грозила серьезная опасность репрессии, оказался с теми, кто вступил в борьбу с классической наукой о живой природе. Некоторые аспекты этой борьбы наглядно представлены в книге Н. Шкляра «Повесть о зоопарке» (1935), где «дядя Петя» то и дело ведет острую полемику с университетскими профессорами-консерваторами, которые представлены как некие замшелые «дедушки», неспособные понять прогрессивные идеи П.А. Мантейфеля о преобразовании фауны (в этих «реакционерах» легко угадываются реальные личности С.И. Огнева, В.Г. Гептнера и других виднейших зоологов).

В самом деле именно П.А. Мантейфель выступил в начале 30-х годов с весьма актуально звучавшим планом «реконструкций фауны» (был самый разгар «реконструктивного периода»). Провозглашаемый им принцип - не изучение («созерцание», как любил го­ворить П.А.), а прежде всего активная переделка животного мира СССР.

«Расселяясь по земному шару, - писал П.А. Мантейфель (1934б),- животные имели свои маршруты, определившиеся физико-географическими и общеприродными (экологическими) условиями. В результате естественноисторических событий возникли сплошные группировки животных, имеющие сейчас свои определенные границы (ареалы) распространения. Эти группировки сложились без влияния (воли) человека и не отвечают в большинстве тому экономическому эффекту, который мог бы получиться при рациональном изменении зоологических границ и сообществ, а поэтому мы выдвигаем вопрос о реконструкции фауны, где, в частности, искусственное переселение животных должно занять видное место. В природе мы имеем ряд так называемых «биологических пустот», т.е. таких пространств, которые недостаточно продуктивно использованы (с точки зрения акклимати­зационных возможностей)».

Небезынтересно теперь, спустя 50 с лишним лет, оценить его пред­ложения. К числу явно курьезных и неосуществленных относятся пла­ны вселения таких экзотических видов, как панда, куница-илька, кузу-лиса («Австралийское сумчатое млекопитающее «кузу-лиса», или австралийский опоссум, -писал П.А. Мантейфель,- имеет прекрас­ный мех и не требователен к климатическим условиям, будучи к тому же всеядным. Леса Кавказа дали бы, вероятно, хорошие условия к размножению этого сумчатого». Впрочем, среди почти трех десятков акклиматизированных на Кавказе животных так и не оказалось «этого сумчатого»!).

Неудачей окончились выпуски других  «экзотов» - американских скунсов и шиншилл, безуспешными оказались попытки реализовать предложения П.А. Мантейфеля о завозах каланов на Мурманское по­бережье, баргузинских соболей - к западу от Урала, дальневосточно­го крота-могеры - в Крым, кабарги - на Кавказ, пищухи - в Крым и на Кавказ и др. В то же время осуществились и вызывают большие разногласия перевозки и выпуски (авторы относятся к ним критически)  енотовидной собаки, пятнистого оленя, белки-телеутки, ряда видов сурков (предлагалось и сусликов), зайца-русака, выхухоли. С некоторыми оговорками успехом признается вселение в СССР ондатры, но заслуга в этом принадлежит отнюдь не П.А. Мантейфелю, а проф. Н.А. Смирнову и тому же В.Я. Генерозову (Елкин, 1963; Верещагин, 1986), о чем, как правило, умалчивают известные авторы в многочисленных изданиях (Н.П. Лавров, А.М. Колосов и др.). Положительно оцениваются нами усилия по реакклиматизации речных бобров и овцебыков, но как раз последний вид не был упомянут в цитированной работе П.А. Мантейфеля. Зато им предлагалось перевезти горала на Алтай, тура и серну - из гор Кавказа в Среднюю Азию, косулю - из Сибири в Подмосковье (это реализовано не раз, хотя косули под Москвой по-прежнему редки).

Одна из статей П.А. Мантейфеля более позднего периода была озаглавлена «Соболя - во все леса Сибири» (Мантейфель, 1956); масштабы работ по выпуску и перевозкам соболей были весьма значительны («Акклиматизация...», 1973). И сегодня журнал «Охота и охотничье хозяйство» внушает своим читателям, будто бы восстановление численности этого вида в стране есть огромная заслуга охотоведов-акклиматизаторов. На самом деле соболь оказался весьма пластич­ным и выносливым к антропогенному прессу видам, и как только этот пресс оказался ослабленным (прежде всего вследствие сокращения, числа охотников в период коллективизации, а затем в годы войны) ареал и численность данного вида начали повсеместно восстанавли­ваться. Влияние реакклиматизации могло положительно сказаться лишь в отдельных случаях (некоторые районы Дальнего Востока и Западной Сибири), чаще то была пустая трата средств и сил. Явно бессмысленными выглядели попытки «подселения» черного баргузинского и якутского соболей в местообитания светлых форм этого вида.

Прямой удар живой природе - своего рода экологическое загряз­нение популяций - был нанесен рекомендацией П.А. Мантейфеля о необходимости «освежения крови» для предотвращения инбридинга (тогда это называлось «близкородственным спариванием»), чему бы­ла посвящена специальная статья (Мантейфель, 1950). Например, в начале 50-х годов завезли европейских бобров в местообитания уни­кальных сибирских подвидов в Туве (р. Азас) и Западной Сибири (р. Пелым). Зоологи неоднократно обращали внимание на недопусти­мость завозов и выпусков форм настоящих оленей, полученных путем гибридизации разных подвидов (асканийский олень), или так назы­ваемых «охотничьих» фазанов.

Критика этой биологически неверной установки была дана в ра­боте В.Г. Гептнера и Н.Н. Воронцова (1965).

В лекциях по курсу биотехнии, читавшихся П.А. Мантейфелем  в МПМИ, главное внимание уделялось именно проблемам акклимати­зации животных, в особенности же технике перевозки, содержания и выпуска зверей и птиц. К сожалению, профессор не оставил каких-либо монографий, руководств или даже серьезных статей по биотех­нии (а ведь именно создание этого раздела охотоведения прежде все­го ставится ему в заслугу). Имеется только определение, сделанное им для второго издания Большой Советской Энциклопедии (Мантей­фель, 19506): «Биотехния - наука о разведении в природных условиях диких охотничье-промысловых и других полезных в сельском хозяйстве животных (млекопитающих и птиц), о рациональном использовании их». Не станем углубляться в обсуждение самого понятия биотехиии, вокруг которого не утихают разногласия («Биотехния», 1980; Бибиков, Штильмарк, 1982; Львов, 1984; Сухомиров, 1989; и др.), но некото­рые выводы ясны. Какие-либо претензии на особую значимость, а тем более самостоятельность биотехнии как науки совершенно неправомерны, а определение П.А_; Мантейфеля, поддержанное некоторыми, его учениками (Гусев, 1976, 1984; и др.), ныне воспринимается как анахронизм времен «мичуринской биологии».

Если же говорить о реальных биотехнических мероприятиях в охотхозяйствах, то они известны еще со времен Древней Руси (Кутепов, 1894) и описаны отечественными охотоведами задолго до П.А. Мантейфеля (Томкевич, 1914; Доппельмаир, 1916; Генерозов, 1922, 1934; Подаревский, 1936; и др.).

Таким образом, говорить о приоритете или особых заслугах П.А. Мантейфеля в области биотехнии нет оснований, но своего рода научная «школа» благодаря длительности его преподавания в МПМИ, а также ввиду прилежания и преданности учеников, действительно, была создана. Долгое время перед ней не возникало никаких препят­ствий и трудностей, поскольку она отвечала духу времени, а производ­ственное направление оказалось разгромленным еще в 30-х годах.

Расцвет биотехнического бума и самой этой школы приходите» на 30-50-е годы, и это отнюдь не случайно. Ориентировка на переустройство живой природы получила полное признание со стороны «передовой мичуринской науки» и лично Т.Д. Лысенко.

«Августовская сессия ВАСХНИЛ, - писал П.А. Мантейфель, - вскрыла реакционную сущность менделевско-моргановского идеали­стического учения и дала правильное, материалистическое направле­ние биологии... Перед советскими биологами открылись широчайшие возможности перестройки живой природы... Биологи-охотоведы, руко­водствуясь передовыми идеями мичуринской биологии о направлен­ном изменении природы, перестраивают веками сложившиеся биоценозы в природе, заменяя их новыми, отвечающими требованиям социа­листического хозяйства... Девиз И. В. Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы...» стал знаменем борьбы работников науки за успешное претворение сложных задач обогащения фауны, заселения полезащитных насаждений и огромных просторов неиспользуемых бо­лот и озер ценными животными» (Мантейфель, 1951).

Приведем еще одну его цитату: «Пора покончить с «закономерно­стями» колебаний численности (животных. - Ф.Ш. и Г.С.), при ко­торых невозможна организация правильного планового охотничьего хозяйства в СССР. «Колебания» - не закономерность, а патология: она требует своего «врача» - настоящего биолога - материалиста-ми­чуринца... Активное, целеустремленное и умелое вмешательство совет­ского человека в живую природу уже дает большие результаты. Пас­сивное созерцание - не путь мичуринской науки, девиз которой: «Мы не можем ждать милости...» (Мантейфель, 1950а).

Конечно, сегодня его ученики и продолжатели так не пишут, они подыскивают другие слова («обогащение» вместо «преобразование» и т.п.), но суть остается прежней. Слишком прочное было получено наследство, слишком «крепка» была та наука.

Показательна позиция, занятая П.А. Мантейфелем как членом ученого совета Главного управления по заповедникам. При разгроме заповедной системы, учиненном в 1950-1951 гг. А.В. Малиновским, Петр Александрович был одним из немногих, кто принял и поддержал его взгляды. Особенно пришлось по душе П.А. Мантейфелю предло­женное Малиновским выражение «заповедное хозяйство». «Александр Васильевич, - говорил Мантейфель на заседании Совета 21 мая 1951 г.,- нашел надлежащее слово - «заповедное хозяйство». Во всем мире под заповедностью понимают невмешательство в природу на веки вечные. В социалистической же стране не на веки, а на сколько нуж­но, и слово «заповедное хозяйство» упростит те споры, которые всегда возникают при вопросе, как должен работать заповедник» (из стено­граммы заседания - ЦГА РСФСР. Ф. 358. Ед. хр. 1036. Л. 117-118).

Петр Александрович был большим сторонником устройства при заповедниках различных ферм и питомников (бобровых, кабарги для получения мускуса и др.), причем эта традиция оказалась также весь­ма прочной.

Сблизившись в конце жизни с Т.Д. Лысенко и искренне разделяя многие его взгляды, П.А. Мантейфель откликнулся на его просьбу и взял на себя совершенно несостоятельную задачу: «опровергнуть» наличие внутривидовой борьбы у животных. По этому поводу он вступил в устную и письменную полемику с профессором А.Н. Формозовым (Формозов, 1947; Мантейфель, 1953); разумеется, она не упрочила авторитета Петра Александровича среди ученых...

Одному из авторов статьи довелось быть свидетелем, как Мантей­фель демонстрировал сросшееся копыто лося в качестве примера «скачкообразного возникновения новой формы - однокопытного лося». Разумеется, «дяде Пете» до конца жизни был присущ своеобраз­ный природный юмор, но ведь в самых серьезных и ответственных си­туациях - в МПМИ, во ВНИО (где он был заместителем директора по науке), в ВАКе, членом которого он являлся,-П.А. Мантейфель всегда горой стоял за Т.Д. Лысенко. (Даже некролог о П.А. Мантейфеле был опубликован в «Известиях» с первой подписью Т.Д. Лысенко (27 марта 1960 г.), а в журнале «Агробиология» к нему присоединился и Презент).

 Их роднило общее отношение к жизни, они оба считали своим правом диктовать природе, ставить на ней любые «острые» опыты без какой-либо научной подготовки. Широко известен принцип П.А. Мантейфеля, внушаемый им учени­кам со времен КЮБЗа до конца дней: «Природа сама даст ответ - вот сделаем и посмотрим, что получится». В результате «новоселами» заполнены и Кавказ, и Средняя Азия, и Камчатка, и даже такие уни­кальные места, как Сахалин и Курилы. (К сожалению, именно там, где не надо бы, ученики и продолжатели П.А. действуют с особой ак­тивностью, разрушая исконные биоценозы.) «На взгляд эколога, - пи­шет Н.И. Чесноков (1989), - акклиматизация новых видов диких жи­вотных - это воздействие на фауну, противоречащее охране природы, обычно приносящее больше вреда, чем пользы, и поэтому нежелатель­ное».

В настоящее время под влиянием объективных производственных факторов резкость различий двух указанных направлений охотоведе­ния (классического и биотехнического) несколько сгладилась, но пре­обладание идей и тенденций П.А. Мантейфеля (а по сути, и Т.Д. Лы­сенко) сохраняется.

Активную попытку противостоять этому и повернуть советское охотоведение лицом к производству предпринял в середине нашего ве­ка профессор Василий Николаевич Скалон, возглавивший свою «шко­лу» в Иркутске, где он читал ряд курсов на созданном им отделении (позднее - факультете)   охотоведения Иркутского сельхозинститута.

В.Н. Скалон, оставивший в отличие от П.А. Мантейфеля очень много публикаций (Гагина, 1973), рассматривал охотничье хозяйство как специфическую отрасль  сельскохозяйственного производства. В центре его внимания были человек-охотник, его труд, производ­ственные и экономические отношения.

Первостепенное место он отводил социологии, экономике, органи­зации хозяйства, считая биологию непосредственно к охотоведению не относящейся. Главную задачу охотничьего дела он видел в ликвида­ции обезлички охотпользования, в устройстве и закреплении угодий, в переходе от индивидуального промысла к коллективному хозяйству, от примитивных заготовок к производству продукции. Он доказывал, что только с помощью охотников-профессионалов под руководством охотоведов можно повсеместно организовать охрану, учет и рацио­нальное использование не только охотничьих животных, но и других природных ресурсов тайги.

В.Н. Скалой был сторонником развития различных кооператив­ных форм охотничьего хозяйства, возлагал большие (хотя и не оправ­давшие себя в жесткой командно-административной системе) надеж­ды на охотколхозы, отстаивал право предприятий самим реализовывать пушнину и другую продукцию, развивать хозрасчетные отноше­ния, словом, поднимал те вопросы, которые так насущно и остро встали перед страной и ее экономикой на фоне перестройки. Многие его взгляды и предложения звучат в наше время вполне актуально.

Василий Николаевич боролся с монополией ведомств, отстаивал эко­номическое равноправие низовых предприятий, обосновал принципы комплексного освоения биологических ресурсов таежной зоны. Он счи­тал, что деградация охотничьего хозяйства в районах проживания ко­ренных народностей Севера неизбежно повлечет за собой разрушение национальной самобытности и социально-экономических основ в этих регионах. Жизнь доказала его правоту.

В.Н. Скалой возмущался политикой ликвидации «неперспектив­ных деревень», компаниями «сселения и оседания» коренного населения в зоне тайги (по сути, по всей Сибири), он отстаивал самобыт­ность охотхозяйственной культуры аборигенов Сибири и Севера, был истинным их защитником. Вообще этому ученому были присущи вы­сокие гражданские чувства, принципиальность и большая обществен­ная активность (Скалон, 1954, 1956, 1957а, б, 1970, 1971 и др.).

Ныне общеизвестно, что ставшие реальностью развал прежнего таежного хозяйства, опустошение огромных территорий, когда-то за­нятых коренным населением, привели к самым горестным послед­ствиям. Жаль, что предостережения и рекомендации В.Н. Скалона не были услышаны - советское охотоведение в это время было слиш­ком увлечено биотехнией, акклиматизацией, борьбой за «передовое учение», чтобы отстаивать классические принципы таежного природо­пользования.

Мы не будем давать здесь полный обзор научной и общественной деятельности В.Н. Скалона, его большого вклада в дело охраны при­роды (в частности, он всегда подчеркивал необходимость создания вневедомственного государственного контролирующего органа в этой сфере), подготовки кадров охотоведов, его мужественной борьбе с многочисленными и количественно намного его превосходящими сила­ми оппонентов.

Нельзя отрицать, что чрезмерно острая полемичность, иногда до­ходящая до резкости и нетерпимости, порой препятствовала распро­странению идей и взглядов В.Н. Скалона, который был абсолютно бескомпромиссен, не шел на примирение или даже на общение с те­ми, чьих позиций не мог принять. Это осложняло его жизнь и работу, мешало популяризации его убеждений. Тем не менее Василий Нико­лаевич Скалон внес выдающийся вклад в разработку теории и прак­тики производственного охотоведения, поддержал и упрочил класси­ческое его направление, создал свою сибирскую «школу». Многие его положения нашли практическое применение (хотя порой приоритет ученого остается непризнанным), еще больше возникает перспектив и возможностей в случае осуществления намечаемых преобразований экономики народного хозяйства в целом.

Основной причиной преобладания биотехнического направления над производственным несомненно явились социальные и обществен­ные искривления сталинского периода. Сыграли свою роль и некото­рые субъективные факторы, в частности местоположение охотоведче­ских «школ», разные возможности их лидеров. Выпускники-охотоведы Иркутска оставались главным образом в Сибири и на Дальнем Вос­токе, между тем как Пушно-меховой институт был расположен вбли­зи столицы. Это позволило ученикам и последователям П.А. Мантейфеля занять господствующие позиции; они широко пользовались сво­им привилегированным положением, зачастую не давая оппонентам возможности высказаться.

Личности Петра Александровича Мантейфеля несомненно были присущи положительные черты, за которые его ценили многие достойные люди, прощавшие ему близость с Лысенко и Малиновским, враж­ду с Формозовым и Гептнером ... «Дядя. Петя» оставался до конца жизни прост и доступен в общении, не отказывал в помощи и совете своим многочисленным ученикам и воспитанникам. Но его роль в на­уке, на наш взгляд, приходится оценивать в целом отрицательно именно из-за противопоставления биотехнического направления произ­водственному, подмены основных организационно-экономических дей­ствий в сфере охотничьего хозяйства акклиматизационно-биотехнической суетой.

Вернуться назад