С.А. Корытин - Всё смешалось в доме Облонских
Дела в Институте были отзвуком неурядиц, творившихся в стране и в охотничьем хозяйстве. В процессе перестройки государство отказалось от монополии закупа, выделки и торговли пушниной. Сложившаяся система рухнула. Брошенные на произвол судьбы госхозы, промхозы, колхозы и совхозы постепенно распадались. Пушнину у охотников стали скупать народившиеся прасолы. Возродилось частное скорняжное дело, на пушной рынок вышел новый перестроечный купец. Все становилось как и было в России прошлого века.
От скудости жизни и бесхозности пышным цветом расцвело извечное российское браконьерство. Чтобы удержаться на плаву и прокормиться, охотничья бюрократия разных мастей села в окопы и сражалась между собой. Бывшая Главохота вступила в свару с обществами охотников. Бесчисленные поборы и препоны отбивали от любимого занятия массу охотников-любителей - горожан. Зато охота для богатых людей - иностранцев и наших миллионеров с каждым годом хорошела. Сам процесс охоты стал ее продуктом. И продуктом более дорогим и выгодным, чем мясо и шкурка. Заманивая клиентов, множество фирмачей и фирмочек сбили международные цены за удачный выстрел по медведю, лосю и глухарю. Вымирающие братья меньшие - удегейцы и чукчи продолжали спиваться, как, впрочем, и россияне. Обнаглевшие волки с энтузиазмом драли тощих буренок из хиреющих колхозов.
Законодательство не поспевало за сменой жизни. Путаница и бестолковщина, преступность копеечная и небоскребная заполонили Россию и тихую заводь ее - охоту. Печать била тревогу. Никто не знал, как выходить из обвала, что делать дальше. Ученые, охотоведы ведомств, доценты кафедр сбивались в кучки или в одиночку сочиняли концепции охотничьего хозяйства. До хрипоты спорили о том, как брать плату за пользование охотой: то ли за каждого чирка, то ли за аренду озера, где живут чирки, то есть с охотничьих угодий. Как собирать налог: за каждую чирочью голову или за день охоты. Юристы нашего Института отстаивали охоту как неотъемлемое право каждого человека, дарованное ему Всевышним. Дума и думцы, мыкаясь с застрявшим земельным кодексом и множеством других нерешенных глобальных проблем страны, отодвигали в сторону законы об охоте, как мелочёвку. Троекратно возросшие контролеры терзали тело российской охоты.
Но жизнь шла. Рушились охотничьи учреждения, а охотник оставался и продолжал свое приятное занятие. Пушнина, добытая им, теперь принадлежала ему: он не обязан был нести ее в заготконтору, как раньше! Не залезал в дальние угодья: вертолет не по карману, бензин не укупишь, поэтому зверье в глуши отдыхало. Зато обитателям ближайшей лесной округи деревень и поселков доставалось. Но не всем: гонялись за зверем, что в цене, а владельцы дешевых шкурок - кроты, суслики и прочая мелюзга безбедно размножалась. Крушили копытных - это и понятно: дешевый источник мяса.
Перестройка заткнула трубы многим заводам, заперла их мочу - зловонные ядовитые сбросы. Воздух и реки стали чище, засверкала в них воспрянувшая рыба. Сократились пахотные земли, пошли вверх заяц-русак, серая куропатка, перепел. Безмолвная природа России терпеливо наблюдала сумятицу в мире двуногих наглых существ. Кант утверждал, что «... природа даже в состоянии хаоса может действовать только правильно и слаженно». Смутное время продолжалось, но уже стало проглядываться светлое пятнышко в конце туннеля. Беспорядочное мельтешение постепенно входило в русло новой жизни. Деловое сито отбирало стоящих людей. И становилось ясным что случившийся «обвал» и вовсе не обвал, а неизбежный кризис больного с застарелой болезнью, за которым последует выздоровление.