Заканчивалась долгая морозная зима. За вечерним чаем, когда вся семья собиралась за столом у самовара, обычно обсуждали текущие проблемы, намечали дела на предстоящий день. Неожиданно отец спрашивает меня: «Владимир! Скажи, какое сегодня число?»

       - Тридцатое марта, Будто сам не знаешь, - недовольно отвечаю.

       - Я-то знаю, а ты видно, забыл. Ведь завтра последний день сезона охоты. А у тебя еще силки на куропаток насторожены, - укорил он меня. – Не дело с твоих-то лет нарушать охотничьи правила.

       - Да я думал о них. Но как было снимать? Сам видишь, днем снег оттаивает, нет на лыжах хода, - пытаюсь оправдаться.

       - Смотри! Если ночью будет нас, чуть свет разбужу. По холодку все успеешь оббежать, - предупредил меня тоном, не терпящим никаких возражений.

       Еще потемну он с трудом растолкал меня в постели. Спросонок выхожу на улицу. Тишина. На безлунном небе мерцают звезды. Ночь выдалась ясной и морозной. Стылый воздух как рукой снял сонливость. В подшитых валенках без лыж я легко зашагал по прочному, словно асфальт, насту.

       Вот и опушка, где у меня всю зиму стояли загородки. Обошел кромку леса, отвязал все силки и направился уже домой, как со стороны большого болота отчетливо донеслось бормотание тетеревов.

       Обширно, почти километровой лентой, на три версты простирается верховое болото. В июле здесь созревает янтарная и ароматная морошка, а осенью целебным соком наливается кроваво-красная клюква, как бы рассыпанная кем-то на моховом ковре. Тогда с объемистыми корзинами, берестяными наберушками и кузовами зачастят сюда вездесущие ягодницы – старушки и бабы с ребятишками. Из-за трудности ходьбы и  бесплодности угодий редкий охотник отважится пересекать это болото, и то лишь для того, чтобы укоротить дорогу к дому.

       Заснеженное болото выглядело пустынно и безжизненно. С краев оно поросло лесом, постепенно к центру переходящим в редкий и чахлый соснячок. Посередине оставалась безлесная плешина.

       Ориентируясь на звук песни, осторожно, прикрываясь деревьями, крадусь к птицам. Вскоре вижу: на чистой поляне чернеет с десяток косачей. Слетелись сюда на боевые турниры. Чуть в стороне еще несколько петухов, как обугленные головешки, висят на деревьях.

       «Вот вы где, мои миленькие, справляете свои свадьбы!» - подумал я и залюбовался красивыми птицами. Освещенные малиновыми лучами низкого солнца петухи застыли в токовых позах, и пробуют свои голоса. Но песни их звучат еще робко, часто прерываются долгими паузами. Лишь отдельные, похоже, самые сильные и уверенные самцы то суетливо просеменят по насту, то покрутятся на месте и смелее, азартнее забормочут. Неожиданно на вершине сухой сосны тетерев настороженно вытянул шею и тревожно подал сигнал: «Ку-как-кауу! Ку-как-кауу!» Затем стремительно сорвался с ветки. Следом, в испуге, поднялась на крыло вся стая и скрылась из вида. Самый зоркий петух издалека узрел меня.

       Выхожу на чистинку. Снег испещрен крестиками тетеревиныхнабродов, темнеют оброненные перья. По ржавому сосновому лапнику и сухому каркасу под небольшим деревцем нахожу старыйскрадок. Прошлой весной здесь, видно, кто-то охотился. «Вот он – настоящий тетеревиный ток. Теперь можно будет поохотиться на березовиков!» - подумал я и довольный пошел к селу.

       Вечером после школы встречаю Егора, с которым мы нередко забирались вглубь тайги или на лодке переплывали за реку на озера за утками. Он куда-то спешил.

       - Егор! Подожди, поговорить нужно, - останавливаю его.

       - Ну, чего еще! Некогда мне. Поди, снова про охоту будешь выспрашивать? – уставившись на меня, недовольно пробурчал Егор.

       - Ныне утром, по насту, наБабином болоте я нашел косачиный ток. Больше десятка пальников прилетают. Пойдем с тобой, посидим как-нибудь утром, - скороговоркой выпалил я.

       - Ну, ты и даешь! Тоже мне, обрадовал! – воскликнул Егорка. – Думаешь, я не знаю про него. Этот ток все знают. Но близок локоток, да не укусишь…!»

       - Ты на что намекаешь? Говори сразу. Почему не укусишь? – спрашиваю волнуясь.

       - Как утонул хромой Палкин, кажись,  уже минул пятый год, токовищем этим завладели Генка Ухват и Митька Рябой. Ты их знаешь?

       - Как не знать эту братию, - задумчиво соглашаюсь.

       - Так вот. Не хочу я получать по роже. Лучше дождусь половодья и похожу за утками. Тебе тоже не советую туда соваться. Не одного уже отвадили они кулаками от проклятого тока, - растолковал Егор и поспешил по своим делам.

       Много я читал о тетеревиных токах, но бывать на них еще не приходилось. Неудержимо захотелось испытать неповторимую прелесть этой охоты.

       Весна продолжала наступать. Тепло и свет все увереннее оттесняли зимние тьму и холода. И днем, и ночью, как шагреневая кожа, сжималось снежное покрывало земли. Ярким солнечным днем иду в сельмаг за хлебом. Вверху голубое небо, вдали между высокими лесистыми берегами блестит полноводная река. Слышу приглушенные голоса. Догадываюсь, что на колокольне в потайном месте собрались ребята.

       По шаткой деревянной лестнице взбираюсь на крышу церкви и через брешь в кирпичной стене пробираюсь внутрь. На дощатом настиле прямо под куполом сидят на корточках четверо. В руках у них затасканные игральные карты. Несколько мальчишек окружили картежников и следят за ходом игры. Среди сидящих узнаю Рябого и Ухвата. Они расположились друг против друга и, перемигиваясь, азартно режутся в очко. Судя по сияющим физиономиям, приятели выигрывают. Посреди игроков на  двух красных кирпичах лежит банк – горка тусклых и блестящих, медных и серебристых монет.

       На длинном худосочном Ухвате наброшен засаленный рваный ватник. Рыжие волосы и густо рассыпанные веснушки придают его вытянутому лицу некую привлекательность. Только бегающие глаза цвета бутылочного стекла при разговоре обычно ускользают от собеседника. Он приговаривал: «Ухватил – свое отхватил, проспал – другим отдал». За это и получил прозвище.

       Рябой коренаст, коротконог, большеголов и стрижен наголо. Окропленной оспяной рябью лицо оживляют круглые цыганские глаза, обычно нагло нацеленные на людей. На нем потертая, обрезанная в полах железнодорожная шинель с металлическими пуговицами. Выпуклый живот опоясывает провисший брезентовый ремень с тяжелой медной бляхой.

       Несмотря на молодость, Генка и Митька успели побывать во всяких житейских передрягах. В селе они слыли первыми зачинщиками кровопролитных драк. Прославились кражами. Тащили все, что «плохо» лежит. За воровство сбруи из колхозной конюшни дружки попали под суд. Через три года лагерей не раз битые и униженные, они озлобились на все и на всех. Вернулись в родные места, держались вместе. Угрозами и мордобоем подонки подчинили сельских  мальчишек. Если кто и осмеливался возражать им, то тут же бывал жестоко наказан. Сами они редко «пачкали» руки. Заставляли исполнять «приговоры» угодливых слуг, больше из малолеток.

       Мне еще не доводилось близко сталкиваться с этими негодяями. Я держался подальше от них, при этом вел себя подчеркнуто независимым. Нигде не работая, тунеядцы перебивались мелкими кражами, случайными заработками на «халтуре». Летом рыбачили на реке, почти круглый год болтались в окрестностях села с ружьями. Естественно, об охотничьих правилах, а тем более – этике, они и слыхом не слыхивали. В половодье на залитых островах браконьеры били тяжелыми палками беременных зайчих, на охоте без разбора стреляли все  бегающее и летающее.

       На полу валялось несколько порожних винных бутылок. Картежники были навеселе, разгорячены и шумливы. Игра явно подходила к концу. У одних игроков кошельки опустели, карманы других отяжелели выигрышами.

       При очередном тасовании колоды карт обращаюсь к Ухвату: «Генка! Пусти меня хоть раз на ток, что наБабином болоте…» Сплюнув дымивший окурок и ехидно ухмыляясь, тот медленно процедил сквозь зубы: «Ишь чего захотел! Может еще попросишь привести к тебе мою подружку?»

       - Ну, что тебе жалко? – пытаюсь уговорить его, - не убудет. Я только одно утро посижу.

       На мгновение Ухват задумался, потом оживился и, глядя  куда-то поверх меня, предложил: «Согласен! Только сейчас беги в лавку. Купишь нам пару пузырьков портвейна!»

       Предвкушая дармовую выпивку, толпа довольно загудела. В каникулы мы с Егором нанимались пилить дрова для пекарни. За неделю распилили штабель бревен и заработали по сто рублей. Согласившись на условия «торговцев» током, я прямиком в магазин. Прихожу обратно. Ставлю на кирпичи две бутылки портвейна. Вижу нескрываемую радость на лицах подростков. Рябой с Ухватом аж сияют от предстоящего возлияния.

       - В воскресенье можешь топать на охоту, - заплетающимся языком пробурчал Рябой.

       - Смотри! Чтобы больше одного черныша не стрелял! – грозно добавил Ухват, когда я уже спускался по лестнице.

       Подготовка к желанной охоте не заняла много времени. Отмерив заряд дымного пороха и пересыпав дробь сухим крахмалом, снарядил пять дальнобойных патронов. Почистил и смазал курковую одностволку.

       Перед охотой лег пораньше, но от волнения долго не мог заснуть. Ненадолго забылся тревожным прерывистым сном. В час ночи зазвенел будильник. Вскочил с кровати, оделся, осторожно собрал вещи и, чтобы не мешать домашним, поскорее вышел на улицу.

       Все село спит. Лишь временами в разных его концах беззлобно взлаивают, переругиваясь меж собой, дворовые собаки.

       Дорога к лесу пересекала заброшенное кладбище, в центре которого притулилась ветхая часовенка. У чуть приметных могильных холмиков покосились подгнившие деревянные кресты. Всю изгородь, некогда окружавшую погост, в лихолетье минувшей войны растащили на дрова.

       Кладбище протянулось по высокому песчаному бугру с молодым сосняком. С одного края старый могильник подмыло ручьем. Вдоль него по крутояру в дождливые годы сползали массивные оползни. То тут, то там обнажались полуистлевшие дощатые гробы с человеческим прахом. Внизу, в русле потока в беспорядке валялись вымытые водой и побелевшие от солнца и ветра черепа и крупные скелетные кости…В мучительные годы войны и послевоенной разрухи у людей не доходили руки, чтобы привести в надлежащий порядок останки безвестных предков.

       В кромешной темноте, торопливо проходя мимо могил, ощущал неприятное чувство страха. Миновал погост и вошел в бор. Дорога привела в заболоченный ельник, под пологом которого еще лежал снег. На краю болота раздался шумливый хлопок и странный крик: «Эрра-ккоока, ка…а…а…а», словно кто-то открывал несмазанную дверь. Скрип и дикий хохот повторились. Казалось, сам леший надумал напугать меня и выгнать из леса. Не сразу дошло, что это самец белой куропатки стережет свой токовой участок.

       Посреди болота замечаю темный конус шалаша. Его стенки накрыты свежей сосновой хвоей. Внутри разослан ворох соломы. Сажусь на сухую подстилку. Затихаю. Жду. Ночная тишина нарушается только громкими и трескучими вскриками куропача, да в небе со свистом проносятся стаи уток. Еще не успел отдышаться после быстрой ходьбы, слышу, как где-то совсем близко садятся большие птицы. Замираю в неудобной позе. Боясь спугнуть, сдерживаю дыхание. Судя по звуку, один петух уселся рядом с шалашом. Помолчал – помолчал, раз чуфыкнул и шумно перелетел дальше. Я уселся поудобнее. Слышится подлет еще нескольких птиц. Громыхнув крыльями, они опустились и замолкли. Около двух часов утра, как по команде, зашипел первый косач. Тотчас ему ответили второй, третий. Петухи вновь взлетели и, грохоча крыльями, куда-то перелетели. Напротив меня сел тетерев. Стал торопливо, но вначале неуверенно бормотать. Я привстал и в предутреннем сумраке с трудом разглядел его. Подняв развернутый хвост с белым «цветком» посередине, опустив крылья, надув шею и склонив голову почти до земли, черныш крутился на месте, иногда, чуфыкнув, с хлопаньем крыльев взлетал над землей и снова шумливо опускался. Со всех сторон доносились песни невидимых мне петухов. Совсем некстати посеяли первые капли дождя. Не желая больше испытывать судьбу, выцеливаю красавца и нажимаю курок. После выстрела певун куда-то пропал. Не знаю: попал или промазал? Другие птицы невидимками растворились в предрассветной мгле. Наступила полная тишина. Дождь усилился.  Подождав минут десять, выхожу узнать результат стрельбы. На плоской моховой кочке с кукушкиным льном черной тряпкой безжизненно распластался мой первый весенний тетерев.

       Забрав добычу, прячусь в шалаш. Через полчаса дождя как не бывало. Небо совсем очистилось. На востоке загорелась заря. Один за другим дружно рассеялись на поляне чернофрачные пернатые «кавалеры». Словно по ступенькам лестницы на зубчатую стену леса выкатилось огромное багровое солнце. Тетерева вновь активно затоковали.

       Сзади до меня донесся еле слышный скрип шагов. Косачи пугливо вытянули шеи. Как бы споткнулись в песне. Не допев, замолкли и на быстрых крыльях один за другим покинули токовище. Хруст льда усиливался и приближался. Высунув голову из шалаша, у кромки леса узнаю тощую и коренастую фигуры Ухвата и Рябого. Прихватив ружье и добычу, выбираюсь из шалаша. Поджидаю «хозяев» тока. Когда они подошли ко мне метров на двадцать, отчетливо различаю искаженные ненавистью лица. Слышу грубую брань.

       -Эй, ты, сукин сын!...Какого черта здесь делаешь?...Зачем приперся? – в пьяном озлоблении набросились они на меня, сдабривая речь самыми гнусными ругательствами.

Ошарашенный таким коварством не могу слова сказать. Все это мне чудится каким-то кошмарным сном. Не могу понять: как так? Вчера обещали одно, а за ночь все изменили?”

       - Я же купил вино…Вы согласились…, пустили один раз,  - пытаюсь напомнить и образумить их. Хотя от волнения с трудом нахожу нужные слова.

       - Врешь, сволочь! Ничего ты не покупал! – вытаращив мутные бессмысленные глаза, истошно заорал Ухват и сильным рывком выхватил ружье из моих рук.

       - Верни! Отдай! – кричу ему в сердцах.

       В яростном ослеплении Ухват с размаха бьет ружьем по стволу ближайшей сосенки. Переломившись в шейке, приклад отлетает в сторону. В руках его остается ствол с казенником.

       От возмущения не соображу, что делать. В это время Рябой стремительно подскакивает ко мне, сдергивает с поясного ремня тетерева и засовывает себе за пазуху.

       В страшной злобе набрасываюсь на Рябого, валю на землю и вырываю свой дорогой трофей. В это мгновение чувствую тупой удар по голове. На выручку приятелю подоспел Ухват и двинул мне стволом. Из глаз посыпались искорки. Я потерял сознание. Не знаю, сколько времени находился без чувств. Очнулся лежащим на моховой кочке. С  трудом поднимаюсь, голова гудит. Рядом валяется разбитая одностволка и пустой патронташ.

       В негодовании придумываю всякие изощренные возмездия этим подлецам. К счастью, время – лучший бальзам, затягивает самые рваные душевные раны. Солнце находилось уже высоко, когда я, несколько успокоившись, обмыл в ручье запекшуюся кровь с лица и шеи. Заметно полегчало. Морально и физически униженный едва добрел до дома. Не хотелось говорить отцу о своих злоключениях.

       - Как успехи, охотник? – были первые слова отца, когда я еще возился в полумраке сеней.

       -Неудачно…Ничего не добыл, - грустно отвечаю.- Вдобавок переломил шейку.

       - Как это тебя угораздило?

       - Перебирался ручей по валежине, поскользнулся и упал на ружье, - придумываю более правдоподобно. – Не знаю, как теперь охотиться?

       - Не отчаивайся. Не велика беда. Березы много. Вытешу тебе ложу лучше прежней, - с сочувствием осматривая ружье, успокоил отец.

       Все последующие дни мысль об отмщении за нанесенное  оскорбление не покидала меня. Ну что можно было предпринять в моем положении? Эти верзилы пользовались трусливой поддержкой большинства сельских парней. В селе не было даже участкового милиционера. Ближайший блюститель порядка находился в райцентре в тридцати километрах. Оценив ситуацию, взвесив все за и против, отца я не стал втягивать в свои неприятности. Решил действовать в одиночку.

       Вспомнив страшные рассказы Гоголя, я представил: « Нельзя ли что- либо подобное сотворить с моими могущественными врагами?» Книг они никогда не читали. Несомненно, верят во всякую чертовщину. Решил их напугать так, чтобы долго помнили.

       На неделе через приятелей узнал, что в субботу обманщики собираются на ток. Под вечер в пятницу пошел на погост. Прихватил топор, гвозди, старую белую простыню. В сосняке срубил трехметровый кол, заострил его по концам. Чуть ниже верхнего конца прибил метровую поперечину. Наверх кола надел глиняный горшок. Поверх поперечины накинул простыню. Получилось подобие мертвеца, вставшего из гроба.

       В полночь пришел на кладбище. Притаился в кустах и стал поджидать своих обидчиков. Было тихо и темно. Из соседнего перелеска доносились ночные звуки: то заверещит весенний заяц – беляк, то затянет заунывную песню сова. Наступил второй час ночи. Я уже начал сомневаться, не раздумали ли они с охотой. Наконец слышу: в селе погромче забрехали дворняги. Стукнула калитка. На дороге показались двое. Пара красных огоньков папиросок двигалась в мою сторону. Поставил свое сооружение, воткнул кол в землю, а сам  отбежал и спрятался в кустах. Когда охотники поравнялись с засадой, я, что было сил, дико загоготал и завыл. Оба встали как вкопанные, увидев призрак мертвеца в белом саване.

       - Митька! Гляди! Нечистая сила! – испуганно заорал Ухват.

       - Боже спаси! Помоги! Сгинь, сгинь, нечисть! – перекрестился и запричитал Рябой, от страха выронив с плеча ружье, упавшее стволом в песок.

       - Стреляй в беса! Чего ждешь? – приказал Ухват.

       Ночную тишину расколол залп двух ружей. И сразу же последовал потрясающий нечеловеческий вопль: «Ой! Ой! Убился! Помогите!» - узнаю голос Рябого. С криком о помощи, со стонами и матюгами, Рябой с напарником побежали в деревню.

       Я тоже сильно испугался. Не понимаю, что же случилось. Выбежал из укрытия. Выдернул из земли свое «привидение» и спрятал в густом кусте ивы.

       Утром Рябого увезли на попутном грузовике в районную больницу. От ребят узнал, что при выстреле его старое ружье разорвало. Осколками ствола оторвало палец, выбило левый глаз и оцарапало ухо. Больше месяца пролежал Митька в больнице. После той кошмарной ночи Рябой совершенно изменился. Охоту забросил, стал пугливым и молчаливым.

       Оправившись от испуга на ночном кладбище, Ухват уже через неделю вновь бродил на охоту. В конце весны он поехал за утками на пойменные озера. Настреляв кучу дичи, переплывал ночную реку. Верткий челнок напоролся под водой на полузатопленное бревно-топляк и опрокинулся вверх дном. В ледяной воде, скованный жестокой судорогой, Ухват моментально ушел вглубь потока.

       Так трагически завершилась моя история с первой охотой на тетеревином току. До сих пор чувствую в душе некоторую вину за столь суровую кару, постигшую моих обидчиков.

Вернуться назад