Светлые предвесенние дни приходят на север в начале апреля. Хотя кругом все еще покрыто глубоким снегом, деревья уже очистились от кухты и зеленеют кронами. Приближение весны ощущается  и в ранних рассветах, и в участившихся оттепелях, и в чистой бирюзе высокого неба. В полдень верхний слой снега слегка оттаивает, а ночью сковывается в наст.

       Подходит лучшее время для поиска глухариных токов. Лесные петухи все чаще наведываются в излюбленные места весенних игрищ. Поклюют колкие зеленые иголки в кронах кормовых сосен и, наполнив зоб, слетают на заснеженную прогалину леса. Грациозно, неторопливо вышагивают они, оставляя на снегу цепочку из крупных корявых крестов и неглубокие бороздки по бокам, прочерченные маховыми перьями приспущенных крыльев. Глухари зачертили!

       Опершись руками о косяк бревенчатого дома, стоит на нетвердых ногах сгорбленный Никанор и с грустью вглядывается в полумрак окна. Во дворе в предутреннем сумраке заканчивает сборы сын, решившийся проведать отцовский глухариный ток в дальнем лесном квартале.

       Сорокалетний лесопунктовский механик Никанор, сам заядлый охотник, прошлым летом при подъеме вручную двигателя надорвал спину. И вот уже почти год еле-еле передвигается на костылях по дому. Какая уж тут охота? Только и осталось отрада вспоминать и вновь мысленно переживать счастливые мгновения и досадные неудачи своих былых охот. Сквозь череду прожитых лет все они теперь кажутся дорогими и неповторимыми.

       Первое знакомство с пернатой дичью у Никанора произошло, когда ему было около шести лет. Минуло треть века, но память вновь отчетливо воссоздавала давнюю картину. Как-то раз утром к нему под одеяло проскользнул большой сибирский кот Мурзик. Кот только что пришел с ночной прогулки, его мохнатая шкурка намокла от росы. Никанора словно обдало ледяным душем: он мгновенно проснулся. Спросонок, недовольный ранним пробуждением, маленький Ник, как его ласково звали родители, босиком вышел на высокое дощатое крыльцо. Ясное августовское утро предвещало сухой и теплый день. Прищурив от  солнца глаза и присмотревшись, мальчик приметил соседа – дедушку Пантелеймона. Старик, согнувшись, сидел на бревне и что-то сосредоточенно перебирал руками. Ник подошел поближе. На коленях старика лежала большущая птица. Ее пупырчатая, уже ощипанная шея с массивной головой и крючковатым грязнобелым клювом свисала до земли. Длинный хвост с широкими, прямо срезанными перьями далеко выступал из-под прижатого локтя.

       - Что ты делаешь, деда Паня? – робко спросил Никанор.

       - Да, вот видишь, парень, тереблю мошника, - приветливо улыбнувшись, ответил дед, - вчера с Мишкой обходили путики. Принесли трех глухарей да десяток рябков. Вот, посмотри, - добавил он, подняв на мальчика добрые с хитринкой глаза.

       На зеленом ковре из молодой ромашки лежала добытая дичь, накрытая от назойливых мух куском холщового рядна. Пантелеймон приоткрыл холстину, взял петуха и подал  Никанору. От неожиданной тяжести руки мальчика опустились, птица мягко упала ему в ноги.

       В ее облике было что-то сходное и с ярко окрашенным домашним петухом, и с экзотическим павлином. Восхищенный невиданной лесной птицей, Никанор и так, и сяк поворачивал ее, разводил мощные, с упругими перьями крылья, огромным веером расправлял черный хвост. Долго, очарованно, без слов любовался чудным творением природы – этим сказочным таежным веерохвостом. Прежде он  не мог даже вообразить, что совсем близко отсюда, за кромкой полей в лесах летают такие величественные и изумительно красивые петухи.

       Запинаясь от волнения, мальчик принялся упрашивать старого охотника взять его с собой в тайгу, чтобы увидеть этих птиц живыми.

       - Ты же еще совсем маленький, не дойдешь до тех мест, где водятся глухари, - ответил Пантелеймон. Малыш сразу сник, из глаз вот-вот могли брызнуть слезы.

       - Вот немного подрастешь и, если доживу, то обязательно свожу тебя на большой глухариный ток, что за речкой Дозмеркой. Давным-давно этот ток показал мне еще мой дед. И пока никто кроме меня его не знает, - добавил он, чтобы хоть как-то смягчить свой отказ и успокоить малыша. – Однако, гляжу я, из моего внука Мишки мне никогда не видать помощника и замены по лесу…Ему все неохота – хоть коз пасти, хоть обходить охотничьи путики, - с нескрываемой грустью заключил старик, - а тебе покажу заветное место.

       Быстро летели годы. Вырос и возмужал Никанор. А одряхлевший под тяжестью прожитых лет и немалых житейских невзгод Пантелеймон уже давно не ходил на охоту. В жаркие дни лета в стоптанных серых катанках кое-как выбирался он на завалинку своего дома погреться на солнцепеке.

       Лет в пятнадцать, вспомнив обещание деда, Никанор как-то раз подошел к нему поподробнее расспросить о заветном токе.

       - Помню, помню, как же. Обещал я сводить тебя на ток. Да, видно, не смогу. Нет сил моих. Видишь: совсем обезножил, - слабым голосом начал дед, - но тебе скажу, где его искать. Только пообещай мне, что никого никогда не приведешь ты на это место, - продолжал Пантелеймон. – Помни, пусть даже только двое будут знать в тайге пятачок глухариных свадеб – не быть долго току. Все одно: его или разобьют, или разгонят. Еще старики говаривали, что прежде, когда с боеприпасом было трудно, да и ружьишки были не ахти какие, на токах ставили загородки с силками. Ловили и серых, и черных глухарей. Людей тогда было мало, кругом тайга бескрайняя. Она всех кормила, всем хватало. Нынче уже не то, брать нужно очень обдуманно. Никогда не жадничай на охоте. За весну не бей больше трех мошников. И ток отплатит  тебе сторицей – век будешь тешить свою душу веснами, да еще и внукам твоим останется, - наставлял он подростка.

       -  А теперь слушай, да запоминай. Пройдешь сухим бором по Козлинской дороге, свернешь влево и по Большой Казенной глухим ельником или прямо до речки Чупырки. По обоим берегам она сильно заболочена. Как переберешься за речку, держись моего рябчиного путика, что с подъемом пойдет на северо-запад. Километра через два попадет ручей. Это вершина Дозмерки. Тут тебе и ток, - устало закончил свой рассказ старый лесовик, закрыл глаза и обессилено задремал, давая понять, что разговор окончен.

       Вскоре после этого разговора ветреным осенним днем отвезли деда на высокий бугор сельского кладбища. Вместе с ним ушла и тайна его заповедного глухариного тока. Внук деда Михаил, прельщенный прелестями городской жизни, навсегда оставил родное село.

       Никанор с восьмого класса школы стал настойчивее добиваться от своих мнительных родителей права на охоту с ружьем. Отец, в молодости увлекавшийся охотой с гончими на зайцев, особенно не возражал. Зато заботливая родительница, богатым материнским воображением представлявшая все ужасы, которые могут случиться с ее младшим сыном, была категорически против. На семейном совете за вечерним чаем, она вновь и вновь припоминала и рассказывала жуткие случаи о том, как в тайге бесследно терялись подростки, кК часто тонули они на охоте. Называла отважных и умелых зверобоев из  ее  родного села, которых в свое время мяли, а некоторых даже загрызли медведи. А сколько пацанов и уже взрослых охотников калечились ружьями: выбивали глаза, отрывали пальцы рук. Слушая такие разговоры, сын еще больше стремился стать охотником. Болезненно переносил он нежелание матери понять его неудержимую страсть к охоте и природе.

       Самыми почитаемыми людьми в селе стали для него только охотники. На крыльце сельмага, на бугре у колокольни или  на скамеечках возле клуба, где бы только ни собиралась компания братьев по страсти, Никанор тут как тут. Молча слушает разговоры бывалых охотников, вместе с ними переживает охотничьи случаи.

       В то время, вскоре после войны, в северных селах еще не было организаций, объединяющих охотников-любителей. Сельская контора Заготживсырье только принимала пушнину и взамен продавала сдатчикам дефицитные боеприпасы, кое-какие промышленные и продовольственные товары. Любой мог свободно купить ружье и охотиться, где только пожелает. Из-за этого охотники часто мешали друг другу на охоте. Разрешение и сроки открытия на весеннюю и осеннюю охоты, правила их проведения публиковались в местной газете. Короче говоря, практиковалась так называемая вольная охота. Тех, кто более-менее «баловался» с ружьем в селе было около трех десятков. Никанор составил для себя список всех охотников и каждому давал оценку: начинающий, бывалый, страстный (настоящий) и так себе, лишь владелец ружья.

       Ближе других он сошелся с соседом Борисом, по прозвищу Кокора. Примечательно, что все местные жители имели прозвища и на это обычно не обижались. Это был крепкий парень лет двадцати пяти, имевший уже определенный навык охоты. Именно он скуповато давал соседу школьнику самые элементарные советы. Но, ни разу не брал его с собой на охоту. Видимо остерегался недовольства родителей Никанора. Грамотенки он имел пять классов и «коридор», хотя природной сметливостью не был обделен. Борис закончил ФЗУ, выучился на сапожника и работал в кустпроме.

       В библиотеках педтехникума, школы и сельского клуба, не особенно богатых по набору книг, Никанор запоями читал и перечитывал всю литературу о путешествиях, приключениях и охоте. Особенно любимы были книги Аксакова, Арамилева, Бианки, Сабанеева, Пермитина и других известных писателей-охотников. Первые альманахи «Охотничьи просторы» сразу же превратились в настольные книги. Сколько раз бывало, эти книги помогали побороть в душе нестерпимую боль и гнев за несправедливость жизни, давали возможность вновь обрести душевный покой и надежду.

       Видя такую страстную увлеченность и понимая бессмысленность и даже опасность запрета, отец, наконец, дал  сыну разрешение на ружейную охоту. При этом жестко ставилось несколько условий: во-первых, отличная и хорошая учеба, во-вторых, добросовестное выполнение постоянных домашних обязанностей: забота о дровах и воде, уборка дома, а летом всевозможные работы на огороде.

       Вскоре Никанор приобрел свое первое ружье – исправную одностволку ИЖ-5 двадцать четвертого калибра и десятка полтора латунных гильз.

       Давняя мечта о заветном глухарином токе, затерянном где-то среди огромных просторов нетронутой таежной глухомани, все это время не давала Никанору покоя. Познав отдельные виды охот по перу, белке и зайцу, он еще ни разу не охотился на глухарином току. Ближе к селу тока уже были известны многим охотникам, некоторые из них давно разбиты неумеренной охотой, а оставшиеся ревностно оберегались их хозяевами от других.

       Никанор поставил себе цель: самому стать обладателем тока, тем более что уже примерно знал по завещанию деда место его расположения. Среди сельских охотников ходили разговоры о якобы огромном глухарином токе, находящемся на краю большого верхового болота, называемого Деминым. В очень далеком прошлом в тайге у этого болота скрывался от людских глаз монах Дема. Где-то там за Чупыркой, вблизи Демина болота, в глухие сосновые боры слетаются по весне скрипеть свои песни величественные таежные птицы. Нетерпеливо ожидая прихода весны, он по дедовым приметам надеялся довольно легко отыскать место тока.

       Еще по насту Никанор приступил к поискам. Тропинки, едва приметные даже летом, за долгую зиму вовсе завалило глубоким снегом. Много раз сбивался он с пути и убедил себя дождаться тепла. Когда окрестные поля почернели, а лес запестрел проталинами, молодой охотник возобновил свои разведки. Исходив десятки километров по раскисшим просекам и тропинкам, с трудом преодолевая разбухшие от талых вод таежные ручьи и болота, каждый раз огорченный останавливался он у половодной Чупырки. Река выходила из берегов и широко затопляла заболоченную пойму. Посреди залитого леса неслись мутные потоки.

       После таежных скитаний усталый и невыспавшийся Никанор шел на занятия в школу. Нередко на каком-либо из скучных уроков  он впадал в неодолимую дрему, а случалось, и засыпал за партой. Только учитель литературы Илья Николаевич, тоже страстный охотник, правильно понимал утомленный вид ученика. Спрашивал: «Что, небось, всю ночь натоку просидел?...Иди уж домой, а пропущенную тему изучишь самостоятельно…»

       Чтобы переплыть полноводную речку, надо было подыскать и срубить две-три сухостойных ели, стволы очистить от сучьев, раскряжевать, стаскать в одно место и связать в плот. Но школьнику, имеющему только легкий топорик, эта работа казалась непосильной. Да и пускаться одному в плавание на ненадежном плотике по беснующемуся потоку по меньшей мере было рискованно.

       В который раз размышляя, как же перебраться на противоположную сторону, Никанор обходил на берегу огромную ель, поваленную бурей. А тут случайно под вывернутым  корневищем заметил лопасть весла.  «Как весло могло оказаться в глухой тайге вдали от судоходной реки?» - подумал Никанор и стал более внимательно искать. Его взгляд привлек продолговатый, покрытый высохшим мхом холмик у ствола валежины. Холмиком оказалась кем-то спрятанная небольшая лодка-стружок. Такие узкие челноки изготовлялись местными мастерами из трех листов кровельного железа, двух тонких бортовых досок и нескольких деревянных дуг. На воде они были довольно вертки, но быстроходны. При некотором навыке на стружках свободно плавали по большим рекам даже в волну. Никанор умел и часто пользовался на рыбалке этими неустойчивыми «посудинами».

       В свое время хорошо просмоленный, покрашенный масляной краской, перевернутый вверх дном на подставках и надежно прикрытый от дождя листами бересты и мхом, челнок вполне сохранился.

       «Так вот на чем переправлялся через весеннююЧупырку дедок! – догадался Никанор. – Почему же он мне ничего не сказал о стружке? То ли по- стариковски забыл, то ли заведомо смолчал, чтобы я сам побольше потрудился в поисках его родового тока?» - раздумывал паренек, обрадовано осматривая находку. Теперь уж у него не будет проблемы с переправой.

       Накануне первомайского праздника, сразу после ужина, захватив все необходимое, Никанор собрался на охоту. Одевшись и закинув за плечи котомку и ружье, как опытный фронтовой разведчик, направляющийся в тыл врага, несколько раз подпрыгнул на месте.  Глухарь – птица осторожная. У охотника ничего не должно бренчать при ходьбе.

       Поздно вечером перед глазами вновь предстала разлившаясяЧупырка. Охотник легко спустил к воде найденную лодочку. Осторожно, чтобы не перевернуться, сел и оттолкнулся веслом от берега. Поток подхватил и живо понес челнок по течению. Ускоренно работая двухлопастным веслом, как у байдарки, Никанор развернул лодочку под углом к основной струе течения, и она быстро заскользила в нужном направлении. Вскоре нос челнока мягко уткнулся в берег. Неприступный ранее рубеж так просто преодолен!

       Вытянув стружок повыше от воды и внимательно осмотревшись, Никанор прошелся вверх и вниз по берегу в поисках нужной тропы. На стволе елки заметил старый затес, заплывший смолой. Затем разглядел и второй. Под ногами почувствовалась едва промятая в пышномзеленомошнике ложбинка давно нехоженой тропы. «Вот он – дедов путик», - обрадовался следопыт и увереннее зашагал от затески к затеске.

       Пологий склон порос дремучим ельником-зеленомошником из вековых деревьев, никогда не знавших топора лесоруба. С полуночной стороны их разлапистые сучья густо обросли седыми прядями лишайников-бородачей. То тут, то там путь преграждали ветровальные деревья. Вывернутые из почвы их мощные корни с глыбами земли и мха в сумраке напоминали каких-то сказочных, порой жутковатых, чудовищ. Именно такими, глухими и мрачными, изображают художники те углы русского леса, где живет сказочная Баба-Яга со всякой нечистью.

       Уже стало почти совсем темно, когда охотник подошел к весело журчащему ручью, скорее всего, к истоку той самой Дозмерки, за которой должен находиться ток. Для костра он быстро насобирал тонкомерный сухостой, наломал пихтовых веток на лежанку. Лишь только запылали сухие дрова, как сразу чернота ночи плотно обступила круг, освещенный пламенем костра. С вечера небо затянуло тучами, но дождя не было. Ночь выдалась теплой, безветренной и безлунной. Мертвая тишина нарушалась ровным говором ручья и потрескиванием горящего костра. Далеко за полночь Никанора испугал пронзительный свист какого-то ночного пернатого хищника, скорее всего совы. Временами в небе с торопливым свистом крыльев проносились невидимые утиные стаи.

       На мягкой лежанке у почти затухшего костра, забывшись в легкой дреме, Никанор провел середину ночи. Когда над ручьем с цвиканием и глухим хорканьем протянул первый утренний вальдшнеп, искатель тока встрепенулся, встал и, боясь опоздать, пошел дальше. Было еще совсем темно, но ноги сами каким-то непонятным чувством находили дорогу. Мелкий чащобник по гарям, порой плотно окружавший тропу, вынуждал двигаться медленно, осторожно, почти ощупью, чтобы лицом не напороться на острые сучья.

       Периодически Никанор останавливался. Чутко прислушивался. Ни звука, ни шороха! В голове стоял звон взбудораженной крови. Нужно было на минуту остановиться, чтобы этот звон в ушах проходил. Слившись с тишиной и вновь напрягая слух, подросток старался уловить неведомую пока песню глухаря.

       Дин раз ему показалось, будто кто-то неотступно шаг в шаг идет за ним по пятам. Он насторожился, непослушными пальцами нащупал в патронташе пулевой патрон и, лязгнув затвором, вложил в ствол. Затем долго, казалось с полчаса, стоял неподвижно, напряженно сжимая ружье со взведенным курком. Вновь наступила гнетущая тишина. Несколько успокоившись, Никанор последовал дальше. Местами, особенно в ельниках, еще лежал плотный, отяжелевший от влаги снег, мягко и бесшумно продавливающийся под сапогами.

       Начало светать. Тропа привела в высокоствольный бор. Стволы сосен, будто колонны лишь на маковке накрывались легкой кроной. Под ногами ровным и пышным ковром расстилался беломошник. Первозданный бор поражал величественной красотой. Деревья стояли равномерно поодаль друг от друга, внизу между ними не было ни поросли, ни подроста. Всюду чистота, как в образцовом парке, словно кто-то подмел весь лесной хлам.

       Неожиданно справа, как показалось совсем близко, азартно забормотал тетерев. Никанор подумал и решил: «Сверну-ка я в его сторону. Тут, кажется, недалеко. Может быть найду косачиный ток?»…Вынул из кармана куртки компас, сориентировался, сделал затеску топором на дереве и пошел выбранным направлением. Отойдя от тропы метров триста и пересекая небольшой ельник, охотник заметил на снегу крупные кресты глухариных набродов. Радостным ликованием забилось охотничье сердце: «Не обманул старина! Вот он – желанный ток! Мечта моей жизни!»

       И тут, будто нарочно для того, чтобы омрачить великое счастье, на снежной заплатке почти рядом в глаза молодого охотника  бросились человеческие следы.  «Ну вот, все  пропало! Кто же это успел меня опередить? Вот тебе и единственный владелец завещанного тока», - лихорадочно мелькали в голове тревожные мысли.

       Никанор стал внимательно разглядывать следы ненавистного конкурента, они показались еще «теплыми», словно неизвестный охотник прошагал только что. Внимание привлекла несколько необычная форма отпечатка: ступня широкая, суживается к пятке. Пригнувшись пониже к следу, молодой охотник явственно различил пять бороздок, оставленных большими когтями.

       «Так ведь это же не охотник, а медведь…Видно решил проверить, кто осмелился вторгнуться в его законные владения», - встревожено и в то же время обрадовано догадался Никанор. Непуганый зверь, по-видимому, действительно чувствовал себя здесь полновластным хозяином, никого не боялся и все время, еще с ночи, внимательно наблюдал за не прошеным гостем. Это он в предрассветной темноте шел следом, но, услышав лязг ружья, поостерегся  нападать на человека.

       У Никанора подкосились ноги, он присел на ближайшуювалежину. «Теперь можно считать, что ток найден. Он где-то здесь, рядом. А вот хозяин тайги вызывает опасения. Не знаешь, что взбредет зверю в голову?  С моей маломощной одностволочкой и парой слабосильных пулевых патронов особой уверенности не почувствуешь... Ну, так что же? Буду внимательнее. Теперь хоть знаю, что медведь ходит рядом», - размышлял паренек.

       Вокруг стояла полная тишина. Только где-то издали доносилось невнятное бормотание тетерева, да пару раз на болоте прокурлыкали журавли. Прошло минут десять. Вдруг Никанор услышал частое хлопанье крыльев, да такое громкое, какого он еще никогда не слыхивал. Грохот крыльев тяжелых птиц продолжался всего две-три минуты. Где-то совсем недалеко глухари или перелетали с дерева на дерево, или в жестком поединке сошлись на земле.

       Еще через несколько минут в сотне метров прозвучали странные звуки. Вначале они напоминали редкие постукивания ногтем по пустой жестяной банке: «Тэк…Тэк…Тэк…», а между каждым сигналом были сперва продолжительные, затем все более укорачивающиеся паузы. Наконец, они слились в трель и перешли в ожесточенное скрежетание, похожее на звук точения ножа о камень. «Точение» продолжалось около трех секунд. Наступило молчание, а затем вновь началось редкое одиночное «тэкание», переходящее в ускоренное и заканчивающееся шипящескрежещущей фазой. В охотничьей литературе Никанор читал красочные описания глухариных токов, поэтому понял сразу, что это щелкает и скиркает глухарь.

       Совсем рассвело, тучи исчезли, засинело небо, вершинки деревьев обагрились лучами восходящего солнца. Глухари распелись вовсю. Со всех сторон неслись то щелкающие, то точащие звуки. Казалось, какое-то неуверенное скрытое шептание наполнило весь окружающий лес. Опомнившись от первого очарования песен таежных солистов, Никанор поднялся с валежины и решил скрадывать ближнего петуха.

       Среди разноголосого хора он выделил петуха, непрестанным потоком изливающего по вешнему лесу свою любовную арию. Повернув левое ухо в его сторону, Никанор начал осторожно подходить. Сначала делал один большой шаг под конец не совсем ясно различимой песни. Затем, когда обе фазы песни стали разделяться более четко, успевал шагнуть дважды. Соседние певцы, видимо, заслышав его шаги, вскоре вовсе настороженно замолкли. Этот же солист, возможно, думая, что своей азартной песней заглушил всех соперников, забыв об окружающем, торопился в звуках излить всю страсть, накопившуюся в нем за долгую и суровую зиму. Охотник подошел уже довольно близко к мошнику, как в стороне услышал громкий надрывный крик глухарки: «бак…бак…бак…». Голос копалухи  распалил петуха еще сильнее. Как бы скомкав первую фазу песни, он заметно увеличил продолжительность и азартность точения.

       Все ближе и ближе с западной стороны подкрадывался стрелок к заветной дичи, по возможности укрывался за стволами сосен.  Ему показалось, что подошел уже вплотную: явственно слышался характерный шорох упругих перьев раскрываемого хвоста, а певца все еще не было видно. Под песню Никанор выскочил на чистую прогалину. И тут совсем неожиданно и вовсе не там, где он предполагал, он увидел темный полукруг раскрытого глухариного хвоста. Большущий краснобровый петух, взъерошив бородку, раскрыв веером хвост и припустив крылья, в профиль к охотнику совершенно открыто стоял на толстом нижнем суку невысокой комлистой сосны. Его голова с широко раскрытым клювом и зеленоватый зоб были обращены на восток. До него было не более двадцати метров.

       Ничего чудеснее этой картины, молодой охотник еще никогда не видел. На фоне синего неба ярко выделялись янтарные стволы сосен с чистой зеленью крон. Внизу искрился ровный и мягкий ковер беломошника. И среди этого великолепия прямо перед ним, распушив перья, горделиво сидел живой краснобровый изумрудно-шоколадный красавец-глухарь. Сердце юноши заколотилось, словно при быстром беге, от волнения задрожали руки, ноги ослабли в коленках.

       В этот момент глухарь резко смолк, по-видимому, почувствовав что-то подозрительное, настороженно хрюкнув поросенком: «хрр…хрр…хрр…»

       Боясь, что все пропало, птица вот-вот сорвется с ветки и тут же исчезнет, стрелок стремительно вскинул к плечу одностволку, навел мушку на белое пятнышко подкрылья и нажал спуск. Страшный грохот выстрела на миг заглушил все таежные звуки. Сквозь сизую пелену дыма было видно, как тяжелая птица камнем упала на белый мох, раза два шумно ударила могучими крыльями и затихла.

       Не помня себя от восторга, охотник подбежал к добыче, взял в руки впервые в жизни добытого натоку таежного отшельника.

       Разгоряченный охотничьей страстью и великой радостью достижения цели, Никанор опустился на сухую высокую кочку, и расслабленный слушал окружающие звуки. По утреннему лесу уже звонко разносились песни мелких лесных пташек, заглушающих скромные песни таежных великанов. Через несколько минут тишины лес  вокруг охотника снова наполнился скрипучим шепотом сказочных веерохвостов. Жизнь тайги продолжалась.

Вернуться назад