Первые премудрости охоты я постигал в окрестностях старинного северного села в начале пятидесятых годов. Вокруг простиралась нетронутая вековая тайга, богатая пернатой дичью и пушным зверем. В те годы было трудно с боеприпасами. Дымный порох, дробь и капсюли продавали охотникам только за сданную пушнину. Дорожили каждым патроном – о стрельбе птиц влет из сельских охотников никто и не помышлял. В выходные дни, когда я отпрашивался на охоту, отец поштучно выдавал снаряженные патроны.

       - Получишь меньше, будешь целить получше, не станешь бахать попусту, - приговаривал он, протягивая пяток увесистых патронов.

       - Ну добавь до десятка! Вдруг набреду на табунок рябчиков… Чем тогда стрелять буду?  - слезно упрашивал я. Отец оставался неумолим.

       - В мои годы на каждого зайца в среднем я тратил полтора заряда. Сам знаешь, попасть в косого на бегу потруднее, чем в сидящего рябца, - обычно повторял он, звонко щелкая замком охотничьего ящика.

       Скудный запас патронов приходилось жестко экономить. Прежде чем стрелять, бывало, сколько раз прикинешь – стоит ли? Заряды расходовал только в самых верных случаях: по смирным рябчикам и белке, крепко затаившейся в сплетении веток. Нередко удавалось подползать на надежный выстрел к плавающим уткам. В поисках дичи до изнеможения бродил по знакомым лесным тропинкам и просекам, обшаривал заросшие травой мочажины и берега озер. Вовсе без добычи домой приходил редко.

       Однажды морозным декабрьским днем я направился в тайгу. В приподнятом настроении легко скользил на лыжах, спеша углубиться подальше от опушки. Предстоял целый день увлекательной охоты в заснеженном лесу, освещенном красноватыми лучами низкого солнца.

Недалеко от кромки бора, пересекая поляну с кустами можжевельника, на рыхлом снегу приметил свежие наброды тетеревов. Замедлил ход, ружье взял наизготовку, осторожно пошел следами. Вдруг прямо из-под лыж, обдав ветром и снежной пылью, свечкой вырвался черный лирохвостый петух. Не целясь, буквально на пять шагов, выпалил по нему дробью – косач невредимым увильнул за крону сосны. Непослушными руками перезарядил одностволку и тихонько шагнул вперед. Мгновенно совсем рядом из снежных лунок взмыли вверх два тетерева. По ближнему из них опять досадно промазал. Словно мины, с оглушительным хлопаньем упругих крыльев, то парами, то поодиночке, то тройками с заснеженной поляны взрывались тяжелые птицы. Еще два раза стрелял по ним, но безрезультатно…

       В охотничьей горячке я совсем забыл о наставлениях отца. Опомнился, когда в кармане ватника нащупал последний патрон. Ну вот – отстрелялся! Остановился. От сильного волнения всего трясет, сердце бешено колотится. До слез обидно…Охотничье счастье казалось таким близким, таким доступным. Только попади в мелькающую птицу – желанный трофей твой. Ан нет. Сжег все патроны, но остался с пустыми руками. Не знаю, как быть дальше. Мысленно молю судьбу: пусть хоть какой-нибудь глупый черныш сядет на ближнее дерево. Чуда не произошло. Постоял малость. Остыл, успокоился. Последовал дальше заброшенной лесовозной дорогой. За поворотом увидел, что из-за кустов взлетел и потянул вдоль трассы одиночный тетерев. Неожиданно, откуда ни возьмись, лавируя между деревьями округлыми крыльями и длинным хвостом, за ним стрелой несется крупная серая птица. Вот она настигает петуха, с ходу вонзает в него распущенные когти, и оба падают на снег. До них не больше тридцати шагов. Я остановился, замер. Жду, что будет дальше. В нападающем узнал тетеревятника – грозу пернатой лесной живности. И на этот раз хищник сцапал свою излюбленную жертву. Человека он то ли не видел, то ли пренебрег опасностью.

       Ястреб на выпрямленных лапах сверкал круглыми желтыми глазами и, оценивающе озирая вокруг, горделиво стоял над добычей. Затем не спеша принялся за трапезу. Долбанет клювом по петуху и тут же настороженно оглянется по сторонам. Узкий шлейф черных перышек ярко выделялся на белой скатерти снега.

       Вспомнив, что истратил почти все заряды и ничего не добыл, по праву сильного я решил отобрать трофей пернатого разбойника. Подошел ближе. Тетеревятник меня заметил, но, похоже, затянул со взлетом. Когда я приблизился почти на десять шагов, птица медленно, словно неохотно, взмахнула крыльями, села на вершину сухостойной елки и сверху стала наблюдать. Я поднял из снега обмякшую теплую птицу с чуть расклеванной головой. Безмерно рад неожиданно выпавшей удаче, а истинный добытчик, как показалось, укоризненно, даже вроде зло глядел на грабителя, но от своей добычи не отлетал, все еще чего-то ждал.

       Из благодарности за великую услугу я не стал лишать жизни красивую птицу, хотя в те годы ястребов-тетеревятников, как и многих других пернатых хищников, относили к вредным и призывали охотников их истреблять.

       Когда я вернулся домой с единственным патроном и показал добычу отцу, то стыдливо умолчал о том, каким образом она мне досталась.

       Через несколько дней на воскресенье мама надумала готовить жаркое из дичи. Ощипав перо, на тушке она не нашла дробовых прострелов, но на боках увидела маленькие дырочки, будто кто-то со спины в нескольких местах проколол тонким шилом.

       - Отец! Взгляни-ка. Почему это голова косача расшиблена сзади, а на тушке появились какие-то проколы?! – изумленно воскликнула.

       - Ну и ну! Так это же наверняка петуха хватанул пернатый хищник! А наш баловень ничего не рассказал, - озадаченно рассуждал отец.

       Я возвратился домой после уроков. Отец, как-то загадочно поглядывая, спросил: «Ну-ка, охотник, расскажи нам, как добывал своего пальника?»

       - Что объяснять? Обычное дело. Шел бором на Филимонихе. Вдруг рядом из лунки взлетел черныш. Я вскинулся, точно прицелился и сбил его влет!

       - Точно так и было? – допытывался родитель.

       - Да, да! Все так и было…Если не веришь, то клянусь. Ленина-Сталина-всех вождей!

       - Отчего же тогда на птице нет ни одного попадания дробью? Объясни! Может, она со страха упала?

       От стыда я густо покраснел, не знал, как оправдаться. Тут уж пришлось повиниться и поведать родителям всю правду.

       - Что же, сынок, ты делаешь? Разве так можно? Один раз соврешь, второй раз обманешь – никто ни в чем тебе верить не будет! – укорил отец.- А за то, что наврал нам, ровно месяц не видать тебе никакой охоты! – вынес мне суровый приговор.

Вернуться назад