И вот мы двое на берегу. Я стал переносить груз к бревенчатому домику, а жена стояла на берегу словно завороженная. Судно ушло, и бухта сразу стала наполняться жизнью. Показались голо­вы тюленей, подплыли каланихи с малышами и начали, ныряя, кор­миться. С берега доносились крики тундряных куропачей. Год был на куропаток обильный, и перекличка велась со всех холмов и склонов небольших сопок. Встревоженные появлением людей, чер­ногрудые самцы небольших птиц — подорожников вопрошали: «Чьи вы? Чьи вы?» Им вторили, усевшись на зонтик крупного бор­щевика, сибирские коньки. Ну а пуночки и крапивники пели, как всегда, звучно и весело на крыше дома или столбике, к которому привязывается бельевая веревка.

     Состояние Нади я хорошо понимал. Сколько бы раз ни бывал я в этом необыкновенном месте, но так и не стал к нему равнодуш­ным. Глинка всегда дарила радость, всегда успокаивала и вдох­новляла.

     Ласковое свое имя бухта получила не случайно. В полукилометре от дома, на берегу моря есть открытые выходы белоснежной гли­ны. Многие годы Глинка снабжала жителей островов этим стро­ительным материалом. Недалеко от Глинки, от получаса до двух часов пешего хода, находятся удивительные по суровой красоте и насыщенности жизнью места — Черный Мыс, Малые Столбы, бухты Палата и Запалата. Не более часу хода с Глинки до небольшого лежбища котиков   и сивучей.

     Глинка — историческое место. В конце прошлого и начале нынеш­него века здесь было небольшое село, а на пустынном песчаном берегу находился целый маломерный весельно-парусный флот. С Глинки уходили на ту сторону острова защищать котиковые леж­бища от японцев бесстрашные алеуты под водительством подпо­ручика Лукина-Федотова. Японцы в отместку напали на поселок, разграбили имущество и сожгли его.

     Приехав на работу на остров Медный в 1952 году, я застал здесь только один уцелевший, совсем дряхлый дом. Нынешний домик мы строили через год. Таскали с берега бревна плавника. Место выбрали с удобным обзором. Дом и сейчас крепко и стойко вы­держивает зимние штормы и ураганы. Стены его стали мне род­ными. Сейчас в доме никого нет. Его обитатели — ученые пере­селились на другую сторону острова поближе к котикам. К ним мы должны отправиться через два дня.

     А сейчас растопили печь, приготовили запас дров — их в дос­татке выбрасывает море. Ближе к вечеру сходили посчитать и пос­мотреть каланов к Дровенскому мысу. На обратном пути в ма­ленькой речке порыбачили — надергали на удочку гольцов, очень похожих на форель. Наживка под рукой — точнее, под каждым камнем на морском берегу, где таятся небольшие рачки — бокоплавы.

     Уха получилась на славу, потому что и заправили ее местным деликатесом — дикой командорской петрушкой.

     Начались будни. Я уходил поутру по дальним маршрутам    «в гости» к каланам и тюленям — антурам, считал песцов, наблюдал птичьи базары,

     Надя ходила по ближним от дома окрестностям, наслаждалась шу­мом прибоя,   знакомилась  с каланихами — они   частенько   про­плывали напротив окон. Поднималась по цветущим склонам холмов, слушала перекличку куропачей-петушков и даже завела знакомство с одним из них, который держался неподалеку от тропы, ведущей на другую сторону острова. Когда она рассказала об этом, я не поверил. Ведь — дикая птица, сторонится человека. Скоро пролетели два дня. Мы собрались в поход на ту сторону перевала к ученым. Погода хорошая. Всю ночь я то и дело выхо­дил наружу — тишина, звезды. Слушал беспрерывный разговор морской волны.

     К рассвету шум моря усилился. Подошла мертвая зыбь — отго­лоски где-то прошедшего шторма. Взошло солнце, заблестели вер­шины ставших огромными волн, ослепительно вспыхивали буруны недолговечных морских «холмов», падающих на песчаный берег. Каланы как ни в чем не бывало кормились среди морских валов, забавно скатываясь с них, и ныряли в прибойную кипень. Они охо­тились за подошедшими на нерест небольшими косяками мойв — здесь их зовут уйками. Оставленные среди волн матерями детеныши-медведки» забавно катались по крутым водяным горкам. Иногда то один, то другой начинал пронзительно пищать. Выныр­нувшая мать хватала плаксу и относила подальше от берега. Не дай бог, выбросит его прибоем!

     А на холмах среди разноцветья горных тундр вовсю разошлись куропачи. Каждый на своем участке. Где-то там, укрытая густой травой, сидит — насиживает кладку курочка. А петушок бдитель­но следит за окрестностью. Время от времени взлетает с громким петушиным криком, хлопает белыми крыльями, дразнит соседа. Если объявится враг, а это может быть песец, он отвлекает его на себя, постепенно уводя от гнезда.

     Позавтракав, уложив рюкзаки, мы стали подниматься по тропе. Сначала она шла густыми зарослями борщевика. Не успевшая вы­сохнуть роса быстро промочила одежду. И мы поднимаемся по­выше в зону низкорослых тундровых кустарников и камнеломок. Тропа вскоре вывела к ковру пружинистой шикши, стали попадать­ся голые каменистые, щебнистые площадки. Первая вершинка. Остановились не столько перевести дух, сколько для того, чтобы по­любоваться на красоту солнечного дня в горной тундре — перед нами лежал блистающий мир, наполненный морем, зеленью, жур­чанием многочисленных ручьев и голубизной неба. Не покидало предощущение необычного, которое неизбежно должно было случиться. И оно случилось.

     Надя, услышав голос знакомого куропача, позвала его. Он произ­нес несколько куропаточьих слов в ответ, поднялся в воздух и сел на тропе в пяти метрах выше от нас. Сидел он на кочке, его глаза блес­тели на солнце, ярко-красные брови пылали огнем. На темно-серые перья зоба, груди, боков и спины была словно накинута редкая сеточка светлых струйчатых узоров. Куропач был неподвижен, только из клюва доносились тихие, мелодичные, не свойственные куропатке звуки.

     Мы взяли фотоаппараты и поднялись к нему. Птица и не думала убегать или улетать. Занялась кормежкой. В метре от меня что-то склевывала, а потом выбрала глинистый участок и стала невозмутимо, взъерошив перья, принимать пылевые ванны. Пришлось ото­двинуться: пыль и мелкие камешки летели в лицо и в объектив фотоаппарата. Минут через пятнадцать, услышав боевой клич со­седа, куропач встрепенулся, поднял голову и громко прокричал в ответ. Потом пригнул голову к самой земле и некоторое время что-то еще недовольно ворчал. Принял настороженную позу, стал глядеть в сторону соседа и вдруг стремительно полетел туда. Мы были огорчены, однако ненадолго. Не прошло десяти минут, как наш знакомый снова сел рядышком, и так несколько раз. Мы забыли обо всем на свете. Такого доверия дикой птицы к чело­веку я ни разу не встречал.

     И решил проверить, как все же близко он допустит к себе. Встал, медленно подошел. Птица оказалась между ног. Никакой боязли­вости! Опустился на коврик зеленой шикши и очутился буквально нос к носу. Снова никакой реакции. Для птицы мы были чем угод­но, но только не грозным и часто коварным человеком. Говорят, что бывает у человека полное слияние с природой. Этот счастливый миг длился для нас более двух часов. Я пробовал неж­но гладить его по спине, ворошить перья вокруг ушка. Куропач все сносил как должное и лишь, заслышав поблизости соперника, летел к нему выяснять отношения.

     Мы не стали мешать ему нести контрольную службу и медленно поднялись повыше. Обернулись назад — куропач снова сидел на тропе, там, где мы только что были. Нам надо было идти вперед, нас ждали люди, дня через три мы возвращались обратно. Спускаясь с перевала немного не дойдя до памятного места, мы спугнули буквально из-под ног куропатку. Она мастерски притворилась подбитой: крыло на излом, нога хромает, а сама ведет нас в сторону. А какая красавица! Вся светится золотой рябью. Нижняя часть перьев черная, а окаёмочка золотисто-песчаная. Крыло ослепительно   белое. Лапки в пуховых светло-серых чулочках. — Смотри под ноги! — крикнул Наде. — Здесь должен быть выводок!

     Только где же они? Внимательно всматриваюсь. Вот два листика гравилата, а под каждым из них по малышке. Окрашены так, что на пестром ковре тундры и не разглядишь. По желтовато-корич­невой спинке разбросаны размытые темные пятна.      На темечке черная удлиненная шапочка. Над глазками от клюва до затылка желтоватые полоски. Прижались к земле — не шелохнутся. Так одного за другим мы нашли весь выводок — семь штук. Собрали х в шапку и понесли в густую траву. За нами ковыляла и чуть не у самых ног билась, нервничала мать. Успокоилась она лишь тогда, когда созвала пуховичков квохтаньем и увела их с наших глаз. Пока мы собирали малышей, чуть в стороне стоял наш добрый знакомый — глава семейства куропач и на своем языке тихо, впол­голоса успокаивал подругу. Наверное, она ему поверила, потому что, придя сюда через час, я еще издали заметил все семейство в сборе. Но тревоги уже не было. Совсем близко подходить не стал — зачем портить добрые отношения надоедливостью. Перед тем как покинуть бухту, мы в журнале для нечастых здесь посетителей оставили запись с великой просьбой — ничем не обижать удивительного, доброго куропача и его семейство, жи­вущее возле тропы.

Вернуться назад