М.П. Павлов - Как я стал охотником и охотоведом (Часть 3)
Вернуться назад Пред. стр. 1 2 3 4 5 6 7 След. стр.
К концу 30-х годов активность народнохозяйственного обустройства еще более усилилась, вместе с чем началось развитие ведомств, курирующих физкультуру и спорт, в которые были приобщены и секции охотников, создававшиеся при городских учреждениях. В это же время при очередном посещении книжного киоска я увидел новый журнал, на скромной обложке которого красно-черными буквами было обозначено «Боец - Охотник». Не листая, я тотчас приобрел этот журнал, а по ознакомлении с его содержанием стал выслеживать, когда и где он поступает в продажу. Об этом, видно, догадалась и киоскерша, приберегая для меня поступавший к ней очередной номер. Вспоминая теперь о сем, я могу твердо сказать, что велико было значение этого журнала в моем становлении как охотника. Более того, многократно перечитывая интересное его содержание, я в те годы однозначно решил, что по окончании десятилетки мое место — в военном училище... Вместе с тем так получилось, что тот же журнал чуть ли не определил и трагический конец моей жизни. Стало такое результатом того, что в одном из его номеров я вычитал, как легко можно на разливах рек подплывать к присадам гусей, если соорудить для этого специальный плотик. Тогда, мол, лежа на нем и укрываясь за кучкой хвороста или сена, уложенной в носовой его части, нетрудно будет в полую воду подплывать к присадам этих птиц, если скрытно подгребать к ним плотик короткими лопатками. В том же журнале помещено и устройство этого плотика с указанием размеров его частей, где значилась и высота бортиков - 20 см. Я, естественно, соорудил такой плотик и, не задумываясь о том, а можно ли плыть на нем в ветреный день, когда на водной глади пусть и небольшая волна, направился к известной присаде, где слышался гогот гусей. Кончилось, однако, все это тем, что, как только я отплыл от края разлива метров примерно на сто, плотик мой захлестнуло волной. Ну а когда я вскочил на колени, то по шею на нем оказался в воде. Только тогда я ypaзумел свою безнадежность, так как плотик медленно понесло в ширь разлива, где волны изредка накрывали меня с головой...
На другой день в родном доме, где я все еще находился под ватным одеялом, мне рассказали, что жизнь мою чисто случайно спас какой-то гражданин, любовавшийся с биноклем в пойме Пехорки водной стихией. Заметив мое погружение в воду, он тотчас подозвал ребят, катавшихся неподалеку на лодке, и с ними, уже беспамятного вывез меня на берег к деревне...
Тот год (1938) этой житейской драмы был годом завершения моей учебы в Быковской десятилетке. Не столь успешно сдав в ней последний экзамен я, в день открытия августовской охоты, решил все же отметить с товарищем (сыном приезжей учительницы) завершение своей многолетней учебы походом с ружьем на болото. И вот в этот, ставший для меня знаменательным, день мы, заканчивая в моем доме экипировку ног шмотьем для лазания по болоту, неожиданно услышали по радио о том, что Московский зоотехнический институт Наркомвнешторга в Балашихе объявляет набор конкурсантов на факультеты, в составе которых был назван и Звероводно-Охотоведческий. (В 40-х годах он был переименован в Московский пушно-меховой институт Министерства высшего образования СССР). Услышав такое, я попросту обомлел, тогда как товарищ запомнил и как найти в Балашихе названный институт и когда в нем устанавливается так называемый «день открытых дверей». Не раздумывая, мы поехали в такой день в этот институт, размещавшийся, по слухам, в некогда богатейшем имении "жуткой крепостницы" Салтыковой, так прославленной ее сыном — неугодным в царское время русским писателем Салтыковым-Щедриным. Для меня тогда все это означало и первый выезд за пределы деревни, и первое путешествие в неведомый, по-настоящему дальний край. Не буду описывать, как мы, «деревня», оказались в охотоведческом корпусе этого института. Но то, что я остолбенел, когда на втором этаже робко зашел в комнату, где все в ней шкафы были заполнены чучелами многих птиц и зверей, сказать все же считаю здесь нужным. И нужным тут потому, что за нами, как оказалось, наблюдал благородного вида бородатый старик, сидевший за письменным столом в дальнем углу этой комнаты. Он вскоре неторопливо встал и медленно, с доброй улыбкой, подойдя к нам, тихо спросил: «Ну а вы-то откуда?» Преодолев оцепенение, мы разом пролепетали, что-де из деревни...Прослышали, мол, по радио... И вот не знаем теперь, туда ли мы пришли. На этот наш лепет последовал и другой вопрос; «А вы что, охотники?» Мы тотчас закивали в ответ, с радостью услышав: «Ну тогда сюда!» После такого опроса последовал показ нам всей коллекции птиц и зверей, находящейся в застекленных шкафах, сопровождавшийся коротким, но увлекательным повествованием о том, чем удивительны те из них, о которых мы мало что знали. Ну а когда на всем этом наше знакомство здесь завершилось, я лично перерешил, что если и учиться дальше, то только охотоведению и только вот в таком институте, где студентов специально приобщают к этому делу. Правда, реализовать в ту пору это желание далось мне непросто, так я понимал, что далеко не отличался хорошим усвоением школьных дисциплин. Понимал и то, что потребуется вновь, но уже старательно полистать прежние учебники. Притом и так, чтобы в составе многих абитуриентов выдержать конкурсные экзамены, после которых хотя бы с минимумом проходных баллов быть зачисленным на первый курс Звероводно-Охотоведческого факультета Московского пушно-мехового института. Поэтому не было в этот день слов, позволивших бы выразить ту радость, с которой я воспринял первое извещение о том, что студенчество станет в моей жизни счастливой дальней явью...
Ну а когда настало время занятий, бальзамом для меня стало познание и того, что при ознакомлении, по-первости, с институтом мы, как оказалось, случайно забрели на кафедру биотехнии и что беседовал-то с нами сам ее руководитель — профессор Петр Александрович Мантейфель...