Из письма Л.И. Красовского от 13 августа 1970 года.

«Уезжаю на практику до конца месяца и потом почти сразу в отпуск.

Спасибо Вам за Черкасова, за издание, за предисловие, за В.Н. Скалона, за подарок, за надпись, за «Киров на Вятке», за благонравие, за Ваш экслибрис.

Спасибо за Бетигера, за его веру несомненну, за пасторство, за духовные песнопения, за расстрату без корысти, за мученичество по какому-то недоразумению. Спасибо за Шпекиных «которые всегда были» и которые оказывается нужны для истории и, похоже, незаменимы в ней. Но не могу благодарить Вас за Гутчинсона и за «безбожие» Пушкина. Если это обычный наперсток, чтобы протолкнуть иглу, то не дороже ли он, чем вся затея? Ведь все поймут, что Пушкин учился безбожию, значит, старался, хотел стать атеистом. Что это значит в понимании подавляющего большинства? Это значит разбить стекла в церкви, которая «работает», сжечь церковь, которая «не работает» (как об этом сообщал Штильмарк), сделать отхожее место из икон (как сделал директор музея в Муроме Богетов), плюнуть в лицо «попу», как плевали отцу Н. Колчицкому в Елохове, бросить булыжник в архирея, как бросали в Преподобного Поликарпа, уволить с работы за посещение церкви, как увольняли в Быстрице. И верх атеизма это – закурить папиросу в церкви во время богослужения, как было в Серафимовской церкви, как было в Архангельске на Кузнечихе, где атеист прикурил папиросу от пасхальной свечки у светлой заутрени в 1965 году. Это, конечно, не то, что должно быть. Не похвалили бы это В.И. Ленин, а тем более И.Н. Ульянов. Но это есть, это факт, это практика жизни.

Между тем, от Вашего Гутчинсона эти случаи не убавляются. Наоборот многие скажут, что и Пушкин был атеистом, то есть, поступал так же. Зачем же нам ограничивать себя в столь полезных прогрессу удовольствиях?

И, вместе с тем, Вы отлично знаете, что Пушкин больше верил, чем не верил. Вряд ли Вы читали Высокопреосвященного Никанора (Бровковича), архиепископа Одесского и Херсонского, который к 50-летию смерти Пушкина опубликовал свою проповедь о нем, кажется, «Пушкин в его жизни и смерти». Владыка Никанор сообщает, что Гутчинсон, вернувшись на родину, стал верить и чуть ли не сделался епископом Англиканской церкви.

Не ясно ли, что «атеизм» Гутчинсона и Пушкина только по сочетанию букв в слове похож на прикуривание папиросы от свечи на пасхальной службе.

Зачем же так широко и с таким мастерством давать людям полуправду и тем смущать добрых  и ожесточать злых? Не обратный ли знак имеет задача литературы?

Статью Вашу прилепят на доску атеистических новинок, быть может, отпрепарировав и отбросив весь пиетизм Бетигера, то есть вятского учителя Герцена. А учительницы литературы вырежут статью и поручат своим подопечным сделать доклад об атеизме Пушкина по новейшим источникам за подписью Е. Петряева.

Из письма Л.И. Красовского от 30 января 1972 года.

«Пишу в связи с архивом П.А. Мантейфеля. Архив этот вместе с библиотекой привезла во ВНИИОЗ моя жена Ирина Витальевна Александрова, любимая ученица Петра Александровича. Помогала ей заведующая библиотекой ВНИИОЗ – очень милая и тихая Ксения Ивановна. К Мантейфелю, при его жизни и после смерти, отношение в Вятке было пресмыкательное. Он был другом Лысенко. Было даже намерение назвать ВНИИОЗ именем Мантейфеля, но его заслонили Житковым. Года два назад мне позвонила заведующая библиотекой Кировского сельхозинститута Караваева и с удивлением рассказала, что у нее спрашивали из ВНИИОЗ, не нужны ли сельхозинституту книги Мантейфеля. Я поднял тревогу. И, все же, судьба книг и архива находится во власти случая. Документы в архиве преинтереснейшие, но отношение к архивам у знатоков «фауны» в Вятке находится на уровне палеолита.

Отказывались, например, в 1961 году печатать моей Ирины и мои архивные документы о лосинах и численности лосей в XVII и XVIII веках. На что нам, говорят XVIII век. А Насимович и, особенно, Цалкин напечатали эту работу немедленно в бюллетене МОИП.

Из письма Л.И. Красовского от 21 октября 1973 года.

Из письма Е.Д. Петряева к Л.И. Красовскому от 26 октября 1973 года.

«Спасибо за оттиск и письмо. Искренне и глубоко тронут. Посылаю кое-что из наших «новинок». Очень жаль, что Вас нет среди нас.

Один из моих друзей (Юрий Иванович Миленушкин) будет Вам звонить по поводу реализации своих книг, которые могли бы сгодиться Вашим бывшим коллегам по институту охотоведения. Заодно я просил Юрия Ивановича узнать Ваш адрес. Теперь адрес у меня есть. В июле был в Москве, звонил Вам, но безуспешно. Женский голос ответил, что Вас нет.

Недавно я вернулся из Читы. Несколько дней провел в Иркутске, простился с Байкалом…

Из письма Л.И. Красовского от 9 ноября 1973 года.

«Юрию Ивановичу (Миленушкину – А.Р.) я звонил и хлопочу для него о продаже его журналов, но без большой надежды на успех.

Работаю в Тимирязевской академии по 22 часа в неделю.

Делаю рефераты. Интересного в них почти ничего нет и сама затея реферативного журнала представляется, по меньшей мере, странной. Лишь последний реферат любопытен своей какой-то адски отвратительной и адски неотвратимой мерзостью. В США работает фирма по изготовлению искусственных «деревьев» из металла и неистребимой пластмассы. Во Франции заказали проект «озеленения» (ожелезнения) шоссейной дороги. Владельцы лесных училищ заявили протест. К ним присоединились любители природы. Компания шоссейных дорог возразила, что хотя железные деревья и пока дороговаты, они не требуют ухода и не зависят от времени года.

Об Иерониме Геппнере я с наслаждением собирал материалы. Он был выдающимся латинистом. Два раза ездил в Рим. Если Вам надо, то я с удовольствием займусь очень симпатичным мне человеком и пришлю Вам материалы, которые уцелели.

Из письма Л.И. Красовского от 10 декабря 1973 года.

«Был в Тимирязевской академии на двух кандидатских защитах. Ничего в них не понимаю, хотя вряд ли нужны знания много большие, чем для 5-го класса школы. На куриной слепоте можно въехать в кандидатский рай. Сам видел, как едут. Видел академиков, похожих на комендантов общежития. Но амбиции тимирязевские, не то, что у нас в Вятке возле Вас, или Фокина, или Войханской.

На кафедре десять доцентов и два доктора. Все долбят анатомию растений и все друг перед другом кичатся знаниями. Часто спорят. Арбитром для всех служит переведенная с английского книга Катрин Эсау – величайшая в мире сводка по этим делам в последние годы. Что написано у этой Эсау, то свято. На днях я услышал, что авторша эта – русская и настоящая фамилия ее Эсаулова. Уж не вятская ли она? Целая деревня Эсаулово есть около Бахты. Не чудо ли?

Из письма Л.И. Красовского от 3 января 1974 года.

Из письма Л.И. Красовского от 15 января 1974 года.

«Спасибо за отца Геппнера. Его брошюра интересна краткостью речей, что не соответствовало стилю того времени.

Трогательны его прощания с братией в городе Слободском.

Везде цитировали, как образец смелости и остроумия, речь Преподобного Геппнера к архирею, которого он встретил с железным крестом в воротах Крестовоздвиженской обители и которому указал на железо, как на признак крайней бедности монастыря со времен Святого Трифона.

Из письма Л.И. Красовского от 25 января 1974 года.

«Сегодня, в прошлом году, я в последний раз был у А.Д. Фокина с моей Ириной. Последний раз она проехала мимо Вашего дома, последний раз я без тяжелого камня в груди жил на свете. А еще год назад в этот день были выпускные экзамены. Выступали дипломники и дипломницы, а в комиссии сидела живая Ирина…

У Юрия Ивановича Миленушкина не был. Никуда не хожу.

Закончил редактирование 1-й главы учебника ботаники по словесной просьбе и договоренности с автором о последующем оформлении и оплате. Ошибок – ужас!

Из письма Л.И. Красовского от 30 января 1974 года.

«Отношение к Мантейфелю при его жизни и сразу после смерти в Вятке было пресмыкательное, не к чести пресмыкавшихся. Он был другом Т.Д. Лысенко, и его слушалось начальство вышесредних размеров. Хуже того – он был членом ВАК, а кого в Вятке, кроме Вас и Фокина, не назовешь кандидатопросцем? Вот и пресмыкались. Было намерение, и его высказывали в стенной печати, назвать ВНИИОЗ именем П.А. Мантейфеля. После октября 1964 года, а особенно после 1965 года, когда надежды на реставрацию лысенкизма стали затухать, усилилась забывчивость в отношении Мантейфеля.  И к 1970-м годам она, эта забывчивость дошла до того, что Мантейфеля заслонили Житковым под аплодисменты тех, так называемых честных людей, которые своими званиями, диссертациями и зарплатами свыше 300 руб. в месяц были обязаны Мантейфелю и в период обязанности готовы были лизать его пятки. И лизали бы, если бы это потребовалось. Не для осуждения вспоминаю об этой, к сожалению, слишком обычной мерзости, а к тому, что с отношением к Мантейфелю менялось и отношение к его архиву и библиотеке. Два года тому назад заведующая библиотекой сельскохозяйственного института позвонила мне и с удивлением рассказала как у них спрашивали из ВНИИОЗ не нужны ли КСХИ книги Мантейфеля. Я тогда поднял тревогу, обратился к тем, кто больше других когда-то пресмыкался и кто умел перестраиваться с быстротой вентилятора и потому всегда держался у поверхности питательного раствора. Обратился я к ним и попросил заступиться за «Дядю Петю». Внешне было проявлено беспокойство, стали узнавать, и выяснили, что, как обычно, «поток информации увеличивается», место же не прирастает. И высшее начальство что-то там потеснило, но, будто бы, самую малость. Если сейчас окажется, что от библиотеки Мантейфеля осталось две обложки от одного тома Брэма, а от архива и того меньше, то я нисколько не удивлюсь. Судьба этих архивов находится во власти случая. Одну или две папки из архива Мантейфеля я смотрел. Документы были отсортированы, и на папках было написано «Лоси» или «О лосях». Было это в период пресмыкательства. Документы там были преинтереснейшие. Они могли быть замечательным материалом для одного из разделов книги, которую митрополит А. Введенский называл «Психология лжи» и считал, что такая книга должна быть написана. Но отношение к архиву у знатоков «фауны» в Вятке находится на уровне палеолита.

Умнейшие из учеников Мантейфеля приписывают ему «Троянского коня», которого он впустил в лысенковщину и развалил ее изнутри. Таким конем была знаменитая пеночка, из яиц которой птенцы, превращавшиеся в кукушек, если родители (самец и самка пеночки) кормили их волосатыми гусеницами. Сам Лысенко вряд ли знал кукушку и, наверняка, никогда не слышал ничего о пеночке. Ученик Мантейфеля доцент Петя Репьев божился, что этому умудрил его Дядя Петя, прекрасно знавший абсурдность этой сказки. Особенностью П.А. Мантейфеля была неотличимость шутки от серьезного его рассказа в некоторых случаях. На этой почве он поссорился с С.И. Огневым, напечатавшим мантейфелевскую шутку о волках, как серьезный рассказ.

Лысенко же гнался за сенсацией, и она нужна была ему как воздух. И его теория «перерождения» получила подтверждение.  В достоверности фактов он не нуждался никогда. И пошла кукушка от пеночки примерно в 1950 году. И тогда отшатнулись от Трофима все, кроме тех людей, кому терять было нечего.

Все это пишу, чтобы убедить Вас, что архив Мантейфеля – несомненная культурная ценность. Хранится же он в сомнительных условиях. Вряд ли он учтен и включен в официальные описи. Спасибо, что Вы заинтересовались им.

Б.Д. Злобин («Боба Злоба»), кажется, знает лесных птиц и аквариумных рыб. Этим жил, пока не остепенился, кажется, на фекалиях шакала, под руководством воспетого за жульничество академика Слудского (воспели его в одном из номеров журнала «Крокодил»). Он делал диссертации неучам за сайгачье мясо. Больше Борис Дмитриевич ничем себя заметно не проявил. В середине 1960-х годов вдруг поехал на неделю в Швейцарию. Позднее побывал в туристической поездке во Франции. Я хорошо знаком с его женой, доцентом педагогического института. Возьмет ли он весь комплект журнала «Охота и охотничье хозяйство»? Вряд ли. А Юрий Иванович (Миленушкин – А.Р.) заинтересован сбыть именно весь комплект и, наверно, за солидную сумму.

Из письма Л.И. Красовского от 4 марта 1974 года.